Хроники Израиля: Кому нужны герои. Книга вторая

Фромер Владимир

Более того, Мордехай приказал докладывать ему лишь о главном и тем самым порвал необходимую для командующего связь с реальностью. Командиры — от старших до младших — докладывали генералу лишь то, что он хотел услышать. Их доклады не отражали реальной жизни. Мордехай прямо сказал: «Мне не важно, как вы обуздаете бунтовщиков. Мне важно, чтобы вы это сделали…»

Теперь уже можно было бить бесконтрольно. Бригадный генерал Ор сказал мне: «Мы все пойдем под суд рано или поздно. Помяни мое слово».

Проблема даже не в том, что мы вынуждены были их бить, а в том, что нас заставили это делать на

свой страх и риск. Генерал-майор Мордехай растлил солдат, превратил их в садистов, а сам ушел от ответственности…

Как-то ехал я в одной машине с командующим. Вдруг груда камней преградила дорогу. Мордехай вышел и приказал стоявшему на обочине арабу, прилично одетому, интеллигентному на вид, разобрать завал. Араб начал было возражать, но Мордехай дважды ударил его в лицо. Спокойно, по-деловому, без злобы. И принудил к повиновению. Араб разобрал камни. Руки его дрожали. Слезы, смешанные с кровью, катились по его лицу.

Это был личный пример, показывающий, как надо себя вести. И каждый бил в меру своего разумения. Одна рота ломала кости. Другая расшибала в кровь физиономии. Я, например, запрещал бить женщин, детей и стариков. Но в других частях не останавливались и перед этой низостью.

Ицхак Мордехай делал вид, что ничего не происходит. В генштабе продолжали считать его лучшим нашим генералом, образцом для подражания. Всем было удобно, что инициатива исходит снизу. Я открыто говорил, что думаю, всюду, где мне разрешалось выступать. И когда понял, что ничего изменить не могу, ушел из этого округа.

Вы спрашиваете, не испытываю ли я к генералу Мордехаю личной неприязни? Да, испытываю, как и к каждому человеку, стремящемуся избежать ответственности за свои поступки…

ТАЙНЫ СЕКРЕТНЫХ АГЕНТОВ

По вполне понятным причинам деятельность Мосада строго засекречена. В бронированных сейфах укрыты архивы, герои тайной войны обречены на вечное молчание. И если когда-нибудь подлинная история израильской разведки и будет написана, то очень нескоро.

Время от времени, однако, в печати появляются публикации, проливающие свет на дела «давно минувших дней». В какой-то степени они удовлетворяют наше любопытство, вполне естественное, если принять во внимание, что речь идет об одном из самых совершенных инструментов, созданных еврейским гением.

Пользовался я в работе над этой частью книги и красным трехтомником, изданным в Израиле около двадцати лет назад. Долгие годы он пылился на полке в доме моего приятеля, пока однажды по какому-то наитию я не взял его в руки. Это оказался сборник материалов, изданных министерством обороны под общим названием «Забытые дела». Тут были архивные документы, протоколы, показания очевидцев, газетные заметки, касающиеся событий, часто настолько неимоверных и фантастических, что они кажутся плодом воображения какого-нибудь потерявшего чувство меры литератора, издевающегося над здравым смыслом читателей.

Некоторые материалы я использовал, сохранив в неприкосновенности факты и события, ничего не приукрашивая и не сочиняя.

БОЛЬШОЙ ИСЕР

Вечер в Эйлатском заливе. Огромный малиновый шар катится к горизонту. Загорелый моряк

с белой курчавой бородкой привязывает яхту к причалу. Это Ити [6] Беери, один из лучших эйлатских лоцманов.

Сегодня Ити весь день сопровождает журналист. Он пишет книгу об израильской разведке и хочет, чтобы Ити рассказал ему все, что знает о своем отце — Исере Беери.

6

Обычно это имя произносится Итай (прим. верстальщика).

— Смотри, как это прекрасно, — говорит Ити, указывая на залив, утопающий в блеске закатного солнца. — Как можно говорить об ужасных вещах среди этого великолепия?

Но журналиста интересует совсем другое.

— Ты все еще ненавидишь Бен-Гуриона? — спрашивает он.

— Ненависть — не то слово, — усмехается Ити, не отрывая взгляда от янтарной глади воды.

— Бен-Гурион уничтожил отца. Отдал его на растерзание. Меня в детстве называли сыном убийцы. Моя мать получила инфаркт…

Годами имя Исера Беери было окутано таинственным ореолом.

— А, это тот, кто приказал расстрелять Тубянского, — говорили о нем.

— Садист! — крикнул ему с трибуны кнессета Хаим Ландау.

Ити считает, что его отец был принесен в жертву политическим обстоятельствам.

«Отца, — утверждал он, — затравили, сделали козлом отпущения. Он был тихим, спокойным человеком, не искавшим ни славы, ни почестей. Но в нем было крайне развито чувство долга. И судить об отце следует по меркам того времени. Еврейское государство только рождалось в муках и крови. В молодой стране, атакованной бессчетным количеством врагов, царили хаос и анархия. Не было еще армии. Не было военной разведки. Все это приходилось создавать в ходе борьбы за выживание.

Отец считал, что обязан быть непоколебимым. Каждое колебание могло оказаться роковым. Каждый просчет — решающим. И он взваливал на свою душу бремя невыносимых решений…»

После смерти отца Ити поселился в Эйлате.

— Не делай ничего такого, что могло бы повредить государству, — сказал ему отец перед смертью. Ити не забыл этот предсмертный завет и десятилетиями хранил молчание.

Трое сыновей у Ити. Старшего зовут Исер.

* * *

Лето 1948 года. Деревня Бейт-Джиз на пути в Иерусалим. Здесь расположились лагерем солдаты Пальмаха. Сегодня ночью опять бой.

Многие ли доживут до утра?

В облупленной комнатке арабского дома двое: Меир Тубянский и Исер Беери. Офицер Хаганы, инженер-электрик, ответственный за военный лагерь Шнеллер в Иерусалиме, и начальник недавно созданной военной разведки.

— Я не виновен, — кричит Тубянский, высокий, худой, с аккуратным пробором на продолговатой, похожей на перевернутое яйцо голове. Его маленькие выразительные глаза гневно сверкают.

Беери долго смотрит на него. Потом произносит:

— У нас нет времени заниматься судебными процедурами.