Хроники Мировой Коммуны
Шрифт:
– Ваше Высочество, – фаворитка цесаревича, m-lle Sophie, она же госпожа Аделинг, начинала терять терпение. – Есть ценности, которые нельзя подвергать сомнению. Ценности Родины. Ценности семьи. Ценности сословия. Ценности религии, в конце концов! – метресса с такой страстью нацелила правый палец вверх, к небесам, что упругие груди колыхнулись в такт эмоциональной жестикуляции.
Полулежащий цесаревич скользнул взглядом по ее фигуре, воздел глаза вверх, чтобы увидеть, куда же указывает перст истины… и наткнулся, разумеется, на чудную картину в стиле Поля Авриля, иллюстрирующую сцену из «Путешествий Синдбада», которую вряд ли можно обнаружить в каком-нибудь академическом издании. Не выдержав, Михаил Георгиевич расхохотался, изрядно смутив госпожу Аделинг. Ее можно было понять – проповедовать традиционную мораль
M-lle Sophie была из того редкого типа метресс, которые являются не только любовницами или фаворитками молодых монархов, не только наперсницами, но и наставницами, в некотором роде даже учительницами жизни. Во всяком случае, она искренне пыталась быть таковой с тех пор, как тринадцатилетний, не по годам развитый мальчишка впервые появился в ее будуаре. К своим обязанностям она относилась с ответственностью горячей русской патриотки и искренней, нелицемерной христианки. С одной стороны, она радовалась, когда после требования дядюшек цесаревича удалить от наследника ставшую ненужной и даже компрометирующей тридцатилетнюю куртизанку Мишель неожиданно показал характер, совсем не соответствующий возрасту. Радовалась, когда он начал обретать самостоятельность и политическую волю, становясь ключевой фигурой в государстве еще при живом отце, слабовольном и жалком алкоголике. Когда же для цесаревича наступил триумфальный, звездный час во время Дарданелльского кризиса – не было во всей стране более счастливой женщины. И тем не менее, многое в поведении Мишеля фаворитку коробило. Его цинизм в сакральных вопросах, например. Когда в честь возвращения Константинополя в христианский мир в Москве было решено установить исполинских размеров статую Софии, Премудрости Божией, – цесаревич предложил именно ей стать моделью для этого памятника. Михаилу Георгиевичу показалось забавным совпадение имен, и еще он искренне желал таким образом высказать своей Sophie благодарность за годы, проведенные рядом с ним. Возмущению госпожи Аделинг не было предела: подобное кощунство граничило бы с хулой на Духа Святого! Когда же Мишель, искренне не понимающий, в чем дело, стал приводить ей примеры византийских и западноевропейских проституток, бывших моделями для вошедших в историю икон и религиозных полотен, это привело к самой крупной размолвке за все время их знакомства. «Вы можете считать меня падшей женщиной, но у меня есть честь, и есть убеждения» – таков был ответ метрессы. Нравственным ориентиром для фаворитки наследника являлась Сонечка Мармеладова, а миссию свою она видела в том, чтобы грехом малым ограждать цесаревича от бездны разврата, вопиющего к небесам.
И вот теперь, когда Михаил Георгиевич высказал свою безумную идею отказаться от вековечной практики женитьбы Романовых на немецких принцессах, да и вообще от сословных ограничений в матримониальных отношениях, она отчаянно пыталась отговорить его от этого. Самым ужасным было то, что цесаревич действительно был способен сломать двухсотлетнюю традицию, поставив легитимность и сакральность русской монархии под вопрос. Смерть старого императора была вопросом двух-трех лет, а уж дальше Мишель, показавший уже свою волю и страсть к преобразованиям, повторил бы все кощунства Петра, ломая страну через колено…
– Поймите же, Sophie, – вещал наследник. – Дело даже не том, что эти принцессы отвратительно тощие и ведут себя в постели подобно доске. Вопрос в вырождении. Близкородственное скрещивание противопоказано даже скоту – что уж говорить о членах царствующих домов? Если где-то аристократы еще не превратились в урожденных уродов с букетом наследственных болезней, то говорить спасибо надо их конюхам и кучерам. И если матушка Екатерина Алексеевна прижила-таки сына от богатырей Орловых, а не от полоумного голштинца, – спасибо ей скажу первым именно я. Не нужно возмущаться и гримасничать: монархия, может, и свята, однако среди монархов святых куда меньше, чем среди их подданных. По Европе сегодня гуляет гемофилия. Вы знаете, что такое гемофилия, Sophie? Она прикончит любую династию быстрее батальона анархистов с бомбами. И вы предлагаете мне играть в кости на будущее своих детей? Нет уж, спасибо.
А что касается традиций – отчего бы не вспомнить допетровские смотры невест? Вот вам хороший
Госпожа Аделинг, разумеется, догадывалась, что цесаревич ее поддразнивает. Однако… С такой же точно улыбкой он доказывал адмиралу Фрэзеру в Чанаккале благотворность новой мировой войны для здоровья белой расы. Чем развитее и культурнее цивилизация – тем обильнее должно быть кровопускание. Первая мировая уничтожила миллионы, жертвами второй мировой станут десятки миллионов, ну а в третьей погибнут уже сотни миллионов человек. И чем дальше – тем сильнее фаворитка убеждалась в том, что это был вовсе не блеф.
– Разрэшите, Ваше Высочество? – фраза, произнесенная с характерным акцентом, прервала пустопорожнюю дискуссию. Впрочем, обладатель акцента не дожидался разрешения, в доли секунды проникнув в опочивальню и аккуратно закрыв за собой дверь. Совершенно непримечательный внешне человечек. Голубой мундир жандармского полковника, пенсне, лысина, совиное выражение лица, коричневая папка в руках.
– А, Лаврэнтий, – цесаревич произнес имя полковника с тем же акцентом. – Ты уже зашел, но все равно разрешаю. Что пишут из Питера господа физики?
Госпожа Аделинг не стала, разумеется визжать и неловко прикрываться. С неудовольствием поежившись, словно от неожиданного сквозняка, она встала, неторопливо надела пеньюар, вопросительно взглянула на Михаила, прочла в его глазах позволение остаться и снова устроилась на кровати.
– Результаты вкратце здесь, – полковник протянул цесаревичу папку.
– К черту подробности, – отмахнулся цесаревич. – У меня сегодня будет тяжелый день, не хочу перегружать мозг. Что с плутонием? Есть успехи?
– Никак нет, Ваше Высочество, – развел руками жандарм.
Госпожа Аделинг некогда лично присутствовала при странном знакомстве цесаревича и безвестного жандармского офицера в Сухуме, но так и не поняла, что же произошло. Когда во время церемонии представления местного начальства Михаил Георгиевич наткнулся взглядом на офицера в пенсне, неожиданно подошел к нему и спросил фамилию, а растерявшийся ротмистр ответил, что фамилия его – Берия, наследник просто коротко хохотнул, словно услышав анекдот, смысл которого во всем мире понимал лишь он один. Но когда через пару месяцев человечек в пенсне всплыл в Петербурге в совсем другом звании и стал ближайшим помощником цесаревича – это поразило наповал всех в его окружении. Никто понятия не имел, зачем Михаилу Георгиевичу понадобился недалекий провинциальный ротмистр, да и сам он был порядком удивлен, став начальником охраны наследника и заодно шефом одного из утопических научных проектов по разработке взрывчатки в миллион раз мощнее динамита. В столичных салонах жандарма с совиным лицом обсуждали даже более оживленно, чем очередные перестановки в Комитете Министров: смена караула в Зимнем дворце была делом ближайшего времени, и фавориты наследника становились совершенно естественным образом хозяевами империи.
– Хорошо, тогда пробуем так, – цесаревич сел на кровати. – Собираем всех причастных к проекту в каком-нибудь маленьком городке на Волге. Строим научный центр за семью заборами, где все они должны будут трудиться безвылазно. И туда же – все мыслимые удовольствия: девок, хорошую выпивку, кокаин, театр какой-нибудь небольшой устроить, что там еще ученые любят? Ах да: еще ставим жесткие сроки по результатам, и если не уложатся – всех расстрелять. То есть расстреливать не будем, конечно, но надо, чтобы они поверили. Ядерные бомбы необходимы неотложно, пять лет – крайний срок.
– Ваше Высочество, – впечатленный Лаврентий снял пенсне, проморгался, протер стекла, нацепил обратно. – Для этого нужны другие, совсем другие полномочия. И мне, и…
– Ваше высокоблагородие, побойтесь бога! – в притворном ужасе перебил его цесаревич, весело подмигивая госпоже Аделинг. – Мы не на Балканах, в конце концов, а в Петербурге табакерки и шарфы уж сто лет как вышли из моды. Впрочем, это дело завтрашнего дня. Что у нас с торжественным приемом – все готово? Мой верный народ горит желанием поприветствовать меня как следует? А что там с террористами? Не протянут они свою кровавую лапу к моей августейшей особе?