Хроники похождений
Шрифт:
Доктор раскрыл саквояж, вытащил бутылочку с темной жидкостью и, прищурившись, перелил часть ее содержимого в мензурку. Затем поднес мне ко рту сосуд.
— Ну-ка, милостивый государь, выпейте, вам будет лучше.
По вкусу жидкость напоминала дешевый портвейн. Я проглотил ее, и меня передернуло.
Доктор Биттехер развернул шубу, я застонал.
— Ничего-ничего, милостивый государь, все будет хорошо. Раны эти не опасны для жизни. Сейчас я вам еще одно снадобье дам, чтобы кости не ломило.
Он достал еще один пузырек из саквояжа.
— Ага, вот оно что, — произнес он, взглянув на ярлык,
Он поднес эту склянку мне ко рту и заставил выпить прямо из горлышка. У этой жидкости был сладковатый привкус.
— Минут через двадцать подействует, боль в руках и ногах перестанете чувствовать, руки слушаться начнут, — сообщил доктор.
— Ну вы там смотрите, — подал голос Иванов. — Богатыря-то нам из него делать не надо.
Я с надеждой следил за действиями доктора. Вот как странно человек устроен. Несколько минут назад хотел сдохнуть, а теперь уповал на то, что найдется волшебное средство, которое залечит раны на спине, ожоги на ногах, снимет боль и превратит меня в сильного и уверенного в себе молодца, такого, каким я был еще несколько часов назад до встречи с этой компанией.
— Мамзель Аннет-то ловко нас вокруг пальца обвела, — сказал Иванов. — Но мы потом уж быстро сообразили, что к чему. В письме-то, что она тебе написала, был только трактир однорукого Фрола указан. Значит, кроме как там, нигде больше сообщений оставить она не могла. А там — у кого? Фролу она обманный след оставила. Манька — его жена, Варька, считай, тоже как жена ему — им, значит, не могла Аннет довериться. Остается кто? Девка твоя, Любка эта. Понял?
Иванов пихнул меня ногой. Ему, видимо, было важно, чтобы собеседник поддакивал.
— Ну, да, в смекалке вам не откажешь, — отозвался я.
— Ага! — обрадовался Иванов и сообщил. — А Любку-то твою придушил я.
Не скрывая вызванных его словами чувств, я взглянул на него снизу вверх. Конечно, Любка была случайным эпизодом в моей жизни. Но мне не понравилось, что гнусный тип, каким был этот Иванов, позволял себе душить женщину, которую считает моей. Мне вообще не нравится, когда душат женщин.
Мильфейъ-пардонъ, граф! Ишь, не нравится, когда женщин душат! А сам полчаса назад предал Аннет! И теперь везешь к ней шайку убийц! Они же и ее придушат!
Я проклинал себя за малодушие! Взял и выдал им Аннет! Эх, Лерчик-эклерчик! И главное, если б хоть сколько-нибудь облегчил этим свою участь! Все равно меня били и пытали, а я знай орал: «В Кронштадт, господа, в Кронштадт, к капитану-поручику Косынкину!» С таким же успехом мог бы повторять про Осиную рощу и дом штабс-капитана Саликова. Пытали бы столько же, зато теперь не мучился бы угрызениями совести за сделанную низость и не валялся бы на этом красном ковре!
Не валялся бы на этом красном ковре! А где бы я тогда валялся?!
Где бы ни валялся, все лучше, чем такой позор.
Сердце мое сжалось так, словно его сдавили щипцы палача, даром, что не раскаленные. Да, не раскаленные, только боль от них такая, которая до конца дней моих не отпустит.
И вдруг меня осенило! Я понял, что скрывало мое прошлое, что лечилось водой забвения и почему я безропотно принял этот напиток из рук Аннет! Как там Варька-то сказала: «Барышня, значит, ваша что-то говорила, что
Я стиснул зубы и замычал.
— Что, больно, голубчик? — спросил доктор Биттехер.
Пока я предавался неприятным размышлениям, он колдовал над моим телом. И весьма успешно! Я больше не чувствовал, что у меня есть тело, что является верным признаком физического здоровья. Эх, если бы этот австрияк мог бы и душу так же залатать! Но нет, в этом медицина бессильна. Не моя специфика, сказал бы доктор Биттехер. Душевное спокойствие обрету я лишь в том случае, если сумею расправиться с бандой негодяев, в лапы которых угодил.
Что ж, доктор поставил меня на ноги, и я буду полнейшим ничтожеством, если не использую шанс оправдать свое спасение — спасение, достигнутое ценой предательства!
Глава 13
В Петергофе, на границе с зоной Кронштадтской аномалии, мы пересели в кареты на колесах. Василий Яковлевич не скупился, все экипажи запрягли четверками лошадей.
Мне выдали синий однобортный кафтан, панталоны и ботфорты. Одежда пришлась впору, и я с удовольствием принял ее. Не голышом же, в конце концов, идти в бой за поруганную честь. Пока я одевался, до меня донеслись обрывки разговора велетеня с Василием Яковлевичем.
— А я говорю вам, Василий Яковлевич, что за графом глаз нужен! — сказал господин Марагур. — Ex ungue leonem. [33]
— Да какие тут когти?! Брось ты, он же сломлен. Вспомни, как он орал.
— Еще бы не орать! Начни человека батогами охаживать да щипцами прижигать, любой заорет и мать родную продаст! Но, поверьте моему опыту, этот Дементьев — того сорта господин, который так просто не сдастся.
— Ладно, вот и приглядывай за ним, — приказал Василий Яковлевич. — Ни на шаг не отпускай! А если что, то не мне тебя учить!
33
По когтям видно льва (лат.).
Признаюсь, господа, что эти слова оказались лучшей похвалой в моей жизни. Я почувствовал… благодарность к велетеню, и мне захотелось оправдать его опасения.
Мы перебрались в летние кареты и продолжили путь. Я опять ехал в самом большом экипаже, но на этот раз компанию мне составил господин Марагур. Доктор Биттехер остался в Петергофе, его миссия была закончена.
— Ну, как себя чувствуешь? — спросил господин Марагур.
— Благодарю. Превосходно, — ответил я.
— И на черта ты полез в эту историю?! — поинтересовался он.