Хроники вечной жизни. Иезуит
Шрифт:
По ночам юноша слышал разрывающий душу вой за окном. «Ясно, что эта псина не оставит меня в покое. Прячется где-то, поджидает… Ладно, мы еще посмотрим!»
К тому времени, как Томаш вернулся, Иштван уже почти не хромал. Он изучил в доме каждый уголок и теперь чувствовал себя здесь хозяином. А выходя на улицу, прихватывал толстую палку, помня, что за любым кустом может поджидать тот самый пес, у которого он отнял привычную жизнь.
По мере знакомства с поместьем Иштван все больше вникал в хозяйственные дела. Вспомнив опыт развития феода, приобретенный им в Романьяке и Орше, он приказал построить
Иштван старался не выдать знаний, приобретенных за минувшие десятилетия, контролировал каждое слово, но это не помогало. Томаш с удивлением наблюдал за тем, кого считал сыном. Странно, раньше тот совсем не проявлял интереса к хозяйству, а теперь распоряжается всем столь умело, словно занимался этим многие годы.
«Растет мой мальчик», — с улыбкой думал отец.
— Ха, родственнички, здорово!
В библиотеку, где мирно беседовали сын с отцом, ввалился невысокий тучный господин лет сорока, с мясистым красным лицом и обвисшими усами. Под мятым, давно не чищенным камзолом виднелся шелковый жилет, с трудом сходившийся на животе.
Гость хлопнул по плечу Томаша, потом обнял Иштвана и пробасил:
— Все еще злишься на меня за прошлый раз?
— Здравствуйте, любезный брат, — поклонился Надь-старший.
— А вы, Томаш, по-прежнему не можете обойтись без церемоний, — захохотал гость.
Золтан Вереш, человек грубый и жестокий, к тому же пьяница, считался в семье паршивой овцой. За свою жизнь он доставил близким немало хлопот, а последний случай — Золтан ранил из аркебузы соседа-дворянина — и вовсе сделал его парией. Родители стыдились сына, а вот сестра Эльза жалела и, выйдя замуж за Томаша Надя, часто приглашала брата погостить. Он приезжал регулярно, раз в год-два, даже после смерти сестры, и его наезды требовали от хозяев немалого терпения.
— Ну, так что, злишься, спрашиваю? — прогремел Золтан и стукнул Иштвана по спине.
— О чем вы, дорогой брат? — вступился отец. — Пишта добрый мальчик, и, я полагаю, вы не дадите ему повода сердиться.
— Думаете? — гость насмешливо улыбнулся. — Ну-ну, посмотрим.
На следующий день Томаш устраивал прием в честь приезда шурина. Нескольких слуг, живших в доме, не хватило, и хозяин позвал с десяток женщин из окрестных деревень.
Иштван с нетерпением ждал вечера. Ему не терпелось возобновить привычную светскую жизнь, познакомиться с соседями, ездить к ним в гости. Как приятно снова окунуться в почти забытые переживания! Пока шла подготовка к обеду, он болтался по комнатам и всем мешал. Проходя мимо кухни, юноша задел служанку с подносом в руках. Она вскрикнула от неожиданности, покачнулась, пустые серебряные кубки, стоявшие на подносе, покатились по полу. Заметив растерянность хозяина, девушка прыснула.
— Ах, как вы неловки, бан Иштван.
Юноша с удивлением и огромной радостью узнал Агнеш, ту самую девушку, которая поила его микстурами в доме лекаря. Он взглянул на ее смеющееся лицо, на ямочки
Она присела и быстро собрала кубки, лукаво поглядывая на него снизу вверх. По всему было видно, что ее так и разбирает сказать что-нибудь забавное и дерзкое.
— Как тебя зовут? — быстро спросил Иштван. Он прекрасно помнил ее имя, но хотел услышать его из этих милых уст.
Девица фыркнула и надула губы в притворной обиде.
— Да неужто не помните, бан Иштван? Агнеш.
— Агнеш, — повторил юноша, словно прислушиваясь к звучанию имени, — Агнешка…
— Обычно называют Агица или Аги. А так никто не зовет.
— Это по-польски.
— Красиво, — задумчиво произнесла она, — очень красиво.
Но долго оставаться серьезной Агнеш была не в состоянии, через секунду на ее щеках снова появились очаровательные ямочки.
Иштван решительно забрал поднос из ее рук.
— Куда нести?
На мгновение она растерялась, а потом важно ответила:
— В залу, пожалуйста.
И тут же прыснула в кулачок и метнулась в кухню.
В парадной зале собралось человек тридцать — окрестные дворяне с женами и детьми. Общество оказалось весьма пестрым: кто-то был одет по-венгерски, в широкие штаны, яркие безрукавки и косматые шапки с пером, кто-то — по-польски, в жупаны и контуши, а кто-то — на французский манер, в пурпуэны и о-де-шосс. Иштван с удивлением узнавал парижскую моду тридцатилетней давности.
В противоположной от двери стороне залы был сооружен крытый сукном деревянный помост, на котором расположились музыканты с флейтами и лютнями. Свет от укрепленных по стенам факелов плясал на балках потолка. Большую часть комнаты занимали столы под алым бархатом, заставленные серебряной посудой, канделябрами и кувшинами с вином. Каменные стены и пол, облицованный шлифованными гранитными плитами, предохраняли от летней жары. Залу наполняли ароматы жареной оленины и пряностей.
Проходя мимо, Томаш шепнул сыну:
— Приглядись к Шандорам, их дочь Мария чудо как хороша.
За столом Иштван сидел рядом с хрупкой белокожей брюнеткой с большими черными глазами, о которой говорил отец, и лениво слушал разговоры гостей.
— Я слышал, турки на три года освободили Трансильванию от выплаты дани…
— Да, ваша милость, самое время продавать туда нашу рожь…
— Говорят, князь Баторий готовит поход на Валахию…
— Не понимаю, зачем король Матьяш делает такие уступки протестантам. Эдак они скоро и нас задавят…
По улыбке прекрасной Марии и ее раскрасневшемуся лицу было заметно, что Иштван ей понравился. Но ни она, ни какая-либо другая девица не приглянулись ему. Стараясь скрыть скуку, юноша любезно улыбался, а сам думал о хохотушке Агнеш. Какими неживыми, ненастоящими казались эти церемонные господа по сравнению с непосредственной служанкой! Лишь рокочущий бас полупьяного Золтана придавал какое-то разнообразие чинной беседе за столом.
Конечно, стоило присмотреться к Марии или любой другой гостье, но Иштван знал: он тут ненадолго. «Нет смысла устраивать свою судьбу, коли я хочу лишь передохнуть здесь, а потом уехать. В Венгрии ничто меня не держит».