Хроники времен Сервантеса
Шрифт:
Генуэзцы заметили отсутствие кондотьера. Кто-то из них в ужасе закричал, что битва проиграна. Прежде чем ворота успели закрыть, к ним бросились генуэзцы. Но там уже успели появиться янычары, и к кораблям генуэзцам пришлось прорываться с боем. Не многим это удалось.
Император и его греки остались на поле битвы одни.
Паника среди защитников города не укрылась от находившегося у рва султана. С криком «Город наш!» он бросил в битву полк своих личных телохранителей, последний свой резерв. Это были лучшие из лучших, и вел их двухметровый гигант Хасан, любимец Мехмета. Хасан вращал свой огромный меч с такой скоростью, что он казался нимбом над его головой. Он первым проник на самый верх стены и рвался вперед,
Константин поднял голову и увидел турецкий флаг, развевавшийся на центральной башне. Он понял, что город и империя погибли, и не имел желания их пережить. Сбросив знаки императорского достоинства, Константин с мечом в руке бросился навстречу янычарам и исчез в людском водовороте.
Что же касается генуэзских и венецианских кораблей, то они сумели вырваться из бухты Золотой Рог, потому что блокирующий ее турецкий флот совсем обезлюдел. Почти все турецкие матросы высадились на берег, чтобы участвовать в грабеже города.
Кондотьер Джованни Лонго вернулся домой, но полученная им рана оказалась смертельной. Его могилу и сегодня можно увидеть на острове Хиос.
Первыми в Константинополь ворвались янычары, круша все на своем пути. Сопротивление последних защитников было сломлено почти сразу, но пока турки не пресытились убийствами, никому не было пощады. В некоторых местах из-за множества трупов совсем не было видно земли. Кровь стекала в бухту Золотой Рог, расстилавшуюся у стен города как огромное багровое озеро.
Византийский историк Франдзис, друг императора Константина, сражавшийся рядом с ним и попавший в плен, так описал турецкий триумф: «В жилищах мольбы и рыдания, на перекрестках предсмертные вопли, в храмах слезы, везде стоны мужчин и стенания женщин. Турки хватают, тащат, обращают в рабство, убивают и насильничают».
Янычары захватили Константинополь на рассвете, когда луна еще стояла высоко в небе. Султан Мехмет уже много часов знал, что город в его власти. Однако свой триумфальный въезд в поверженную столицу Византии он отложил до вечера, когда разгул резни и грабежей должен был пойти на убыль. Кроме того, ему было важно выяснить судьбу Константина. Он приказал своим солдатам разыскать его тело. Константина долго искали среди груды трупов и опознали лишь по пурпурным сапожкам с золотыми орлами. Такие носили только византийские императоры.
Султан повелел выставить голову Константина на самой высокой колонне в центре города, а тело отдал грекам для погребения. Мехмет был доволен тем, что его враг мертв. Теперь он был не только султаном, но и единственным наследником византийских басилевсов. Всю свою дальнейшую жизнь посвятил он завоеванию тех территорий, которые когда-то принадлежали Византийской империи.
Тем временем турки продолжали грабить великий город. Многие бросились в императорский дворец, который уже никто не охранял. Они растаскивали его сокровища, сжигали книги и иконы, предварительно сорвав с них переплеты и оклады, оправленные драгоценными камнями. А многие ринулись к небольшим, но прекрасным церквям, расположенным в центральном квартале города. В уникальном по красоте священном храме Хоры турки не тронули мозаики и фрески — это было запрещено султаном, — но уничтожили древнюю икону Богоматери — самое священное Ее изображение во всем христианском мире, исполненное, по преданию, самим святым Лукой.
Неистовство янычар продолжалось целый день. Турки врывались в монастыри — мужские и женские, — монахинь насиловали, монахов убивали. Жителей города вязали и угоняли
Храм был заполнен людьми, молившими Святую Заступницу о чуде. Только это могло их еще спасти. Но напрасны были их молитвы. Святая литургия уже закончилась, и шла заутреня. Громадные бронзовые ворота собора были закрыты. Турки разбили их ударами бревен и ворвались внутрь. Старики и калеки тут же пали под ударами ятаганов. Оставшихся в живых турки связали сорванными с женщин платками и шарфами и погнали к солдатским бивуакам.
К вечеру в городе не осталось уже ничего, что еще можно было бы разграбить, и никто не протестовал, когда султан приказал прекратить грабежи.
Поздно вечером султан вступил в обезлюдевший город в сопровождении своих визирей и отборного отряда янычарской гвардии. Он медленно ехал по улицам Константинополя, дивясь их странному очарованию. Перед входом в собор спешился, преклонил колени и посыпал голову землей в знак своей покорности воле Аллаха. Потом вошел в собор и несколько минут постоял в молчании. Он никогда не рассказывал, о чем думал в эти минуты. В церкви оставались еще несколько священников, которых не успели увести. Припав к ногам победителя, они молили о пощаде.
— Встаньте, — повелел султан, — и идите с миром. Вас никто не тронет, ибо сказал пророк, что не будет помилован тот, кто не проявляет милости к другим.
Мехмет был жестокосердным человеком, однако в этот счастливый для него день хотел проявить великодушие. Он приказал, чтобы церковь Святой Софии была немедленно превращена в мечеть. Один из его имамов тут же взошел на амвон и провозгласил мусульманский символ веры, а султан, повернувшись в сторону Мекки, прочитал благодарственную молитву Аллаху, владыке миров.
Покинув собор, султан пересек площадь и подъехал к императорскому дворцу. Задумчиво бродил он по его пустым залам и галереям, шепча стихи персидского поэта: «Во дворце цезарей вьет свою паутину паук, в сторожевых башнях дозор несет сова…»
На следующий день султан приказал сбросить с купола Святой Софии золотой, крест в течение тысячи лег возвышавшийся над Константинополем как символ человеческих страданий и радостей. С тяжелым грохотом рухнул он на землю, и от звука этого падения содрогнулся весь христианский мир. В Риме и Лондоне, в Вене и Париже со страхом осознали вдруг, что из-за их преступного легкомыслия через взломанные византийские ворота ворвалась в Европу зловещая сила, которая несколько веков будет угрожать ее миру и благополучию.
Часть первая
Испанское зеркало
Хроника первая,
в которой рассказывается о том, как евреи чуть было не помешали Колумбу открыть Америку
Жарким и страшным летом 1492 года немолодой уже мореплаватель Кристобаль Колон, снискавший в дальнейшем всемирную славу под именем Христофора Колумба, в отчаянии метался по испанскому побережью, тщетно пытаясь укомплектовать экипажи трех своих кораблей. Свободных моряков не было ни в одном порту. Великий плач возносился к небесам, и влажен был пропитанный слезами горячий воздух. Тысячу лет жили евреи в мире и покое на иберийской земле, которую считали своей. Тысячу лет возносились к небу молитвы из синагог Саламанки и Малаги, Толедо и Гранады, но еще не была испита до конца народом-скитальцем горькая чаша.