Хроники Вторжения

Веров Ярослав

– Какие документы? – не понял я.

– Семен получал свидетельство о смерти?

– Как это, значит, знали, что Машина небезопасна?

– А то. Предполагалось, что в ходе экспериментов будут несчастные случаи. Между прочим, любопытно у них это было обставлено. Загсам, патологоанатомам давалось распоряжение подготовить документы. С родственниками наш полковник разговаривал лично. Говорил, мол, так-то и так-то, в результате секретного эксперимента произошел несчастный случай. Тело есть, обезображено, в цинке. Вскрывать нельзя. И просьба не разглашать. А кому они еще

нужны, эти писатели? Только нашему полковнику и были нужны. Тем более, как нам уже известно, было только два летальных случая. А для СМИ он запускал легенду. С молодым автором, кстати, и этого не понадобилось.

Эдик снова взял паузу. Мы прикончили горилку и перешли к чаю. За чаем Эдик значительно произнес:

– А вот теперь, парни, главное. Второй акт драмы. Наши Модест и Матвей. Кто они, откуда взялись, даже наш полковник не выяснил. С разных сторон к ним подъезжал. Говорит, нормального человека по-всякому бы расколол, а этих бесполезно. У нормального человека есть в жизни главный интерес и главный страх. Не мне вам, господа писатели, рассказывать. А тут – глухо, как в субмарине. Оставалось только их прослушивать. Слушал он их долго, набрались тысячи часов. Так вот. Кроме как к нему, никуда они не звонили. Между собой почти не разговаривали. Можно сказать, тысячи часов, целая вечность тишины и стука костей. Вообразите, с утра до вечера игра в нарды, без обедов, без чая. Даже неясно было – выходят ли по какой естественной надобности. Разве что на цыпочках и в войлочных тапочках. Еще что? Распределение обязанностей. Полковнику звонил только Модест. С клиентом разбирался Матвей. Их роли никогда не менялись. И среди этой оцифрованной вечности – менее часа информативных реплик. То есть разговоров друг с другом, когда клиент в Машине. Именно – когда в Машине сидит клиент. Самый длинный диалог – целых десять минут – касался, кого бы вы думали?

Эдик взял драматическую паузу. Я не сообразил и ляпнул:

– Шнизеля.

– Нашего Сени, вечная ему память в иных мирах!

Сеня вздрогнул и глянул таким взглядом – никогда такого у него не видел, – с неизбывной, собачьей тоской. Но ничего не сказал. Только вздохнул.

– Впрочем, что это я говорю, вы сами послушайте. Полковник любезно предоставил монтаж. А и чего ему было не предоставить – я взамен честно рассказал, кто Машину ликвиднул, он и успокоился. Да и приятно, когда твоя работа востребована. Кстати, здесь, на пленке, запечатлен и наш налет на лабораторию.

В тот момент я подумал, что Эдик не все нам здесь рассказывает – не могло тут обойтись без особых взаимоотношений с ФСБ. Но не было времени как следует додумать эту мысль – Эдик поставил на стол коробочку с кассетой. И мы стали слушать.

О чем говорили эти странные лаборанты? Обменивались туманными фразами. Я понял так: после того, как писатель помещался в Машину, они устанавливали какой-то странный контакт, только с кем? Вот клацнула гермодверь, вот стулья пододвинулись, вот покатились по доске игральные кости. И вдруг:

– Контроль нулевой.

– Мировая линия универсума?

– Ослаблена.

– Перспектива?

– Нулевая. Снимаю с контроля.

И

опять стук костей.

Иногда случался разговор незамысловатее:

– Контроль. Перспектива воздействия.

– Мировая линия универсума?

– Соединена. Воздействие накладывается на базис.

– Перспектива?

– Возможность положительная.

– Контроль?

– Усиливаю.

– Ожидание?

– Полчаса местного времени. Трое суток мирового времени.

– Ожидание временного сдвига... Есть подтверждение на общемировой линии.

Вот в подобных случаях, перед возвращением писателя диалог имел продолжение:

– Воздействие?

Ответ был или «успешно» или «без успеха».

У меня от их разговоров мурашки по спине побежали. Что-то нечеловеческое было в этом монотонном обмене репликами. Я бы сказал – ничего человеческого, кроме русского языка. Я покосился на Сеню. Его лицо сделалось совершенно деревянным, в глазах читался ужас.

Эдик тоже как-то деревянно хмыкнул, промотал пленку вперед и сказал:

– Внимание! На сцену выходит писатель Татарчук.

Я стал слушать – и ахнул про себя: насколько точно я реконструировал разговор Сени с этими псевдолаборантами! И вот Сеня погрузился в иные миры.

– Контроль. Перспектива отсрочена. Объект в параллельном захвате.

– Мировая линия универсума?

– Ветвление. Перспектива неоднозначна.

– Возможность соединения с базисом, быстро?

– Имеется.

– Тяжесть паразитного соединения?

– Значительная. Усиливаю контроль. Захват!

– Мировая линия?

– Соединена. Воздействие наложено на базис.

– Перспектива?

– Возможность все еще неопределенная.

– Уточняй привязку. Быстрее.

– Круизный звездолет «Двенадцатый рубеж». Движение по мировой линии без фатального исхода.

– Возможность организации фатального исхода?

– Усиливаю контроль. Возможность реальна.

– Ожидание?

– Пятнадцать минут местного, три часа мирового времени. Возможность регрессии в параллельной линии.

– Принято.

Дальше пауза, и вдруг:

– Актуализация.

– Воздействие?

– Успешное.

– Объект?

– Звони куратору. Объект потерян. Время отделено от пространства.

Набирается номер – мерное «пик-пик-пик» мобильника:

– Модест звонит. Писатель Татарчук погиб. Да, обстоятельства те же. Да, можно оформлять.

Долгая пауза, и вдруг новый диалог:

– Активизация в параллельной линии.

– Объект?

– Не знаю. Параметры его. Возможность инверсии.

– С кем?

– Объект Дейншнизель.

– Время?

– Ориентировочно. Двое суток в местном будущем. Ноль в мировом времени.

– Тяжесть возмущения в общемировой линии?

– Пренебрежима.

– В параллельной линии?

– Абсолютная неопределенность.

Вдруг, как будто даже другим голосом, по-человечески злорадным, второй произносит:

– У Лингонов будут проблемы.

И оба начинают хохотать, словно каркают. Опять долгая пауза и:

– Объект на контроле. Нештатное возвращение. Звони.