Хроники закрытого города
Шрифт:
Теперь она здесь. Посреди гиблого, отчуждённого места. Одна. Всеми забытая и отринутая. Потерявшая крохотную искорку зарождающейся в её естестве жизни. Кому она нужна теперь?
Мать с отцом ещё в детстве забрала к себе мудрая тайга, так, может, и её заберёт. Вскинув к синему небу заплаканное лицо, Агафья взмолилась:
– Господь Небесный Всеведущий! Прости прегрешения мои вольные и невольные! Простри длань свою ласковую! Открой сердце своё любящее! Помоги мне! Дай сил пройти через насмешки завистников, через проклятья обиженных! Дай крепости духа, чтоб не сломиться перед невзгодами и выдержать их с гордостью и твоей щедростью в сердце!
Слёзы
Долго ждала Агафья хоть какого-то отклика Вседержителя. Хоть какого намёка и знака, но всё зря. Уж и сумерки опустились, окутывая бурелом и одинокую фигурку среди исковерканных сучьев. И слёзы все уже выплаканы. И резь в опустевшем нутре улеглась. А Агафья всё ждёт. И ни звука вокруг. Ни такого знакомого птичьего пения, ни стрёкота крыльев сверчков, ни вездесущего жадного гнуса. Только сейчас до Агафьи дошло, что и Бога тут нет.
Встала тогда девушка на слабые ноги и заставила себя переступить незримую черту. Медленно поплелась она вперёд, что-то тихонько шепча. Неведомые слова сами слетали с её языка, а ноги несли в искорёженную неизвестность. А с бархатно-чёрного неба ей путь освещала луна. Крупная, круглая, багровая. Покрыв мёртвую землю кровавой вуалью, она равнодушно смотрела на то, как хрупкая девушка ловко продирается сквозь изломанный лес. Подныривает под вывороченные корни исполинских деревьев, перепрыгивает через раскинутые кости ветвей, крошит тонкими ножками сухостой. Глаза её пылают неземным светом, а пунцовые губы горячо шепчут слова. Те срываются птицами и, круша раскинутый вокруг гиблого места незримый кокон безмолвия, летят ввысь, разрывая тишину на тысячи мелких лохмотьев.
– И падёт небо на землю.
И станут они враз едины.
И расколется солнце на миллиарды янтарных брызг.
И в каждом будет душа, повсеместно.
Горе тому, кто найдёт, да отринет Подарок Богов.
Богов древних и чужеродных.
Слава тому, кто примет сей Дар да приумножит великую силу.
И вот я пришла, готовая да открытая!
Всей душой своей бессмертной, всем телом бренным принимаю я Дар Богов древних, суровых, да справедливых.
Отныне нет для меня больше Триединого, гордого, да безответного.
Вам я готова служить всем существом своим век от века да по своей воле!
Певучие
Ярким сиянием мгновенно очаровал её Дар Богов. Окружил теплотой неведомой. Проник в душу ласковым шёпотом. И она приняла его. Открылась навстречу прекрасному, невероятному и волнующему. И покинули разум тревоги. И взглянула она со стороны на поступок свой нечестивый, неправильный. Да на Маланьи угрозы нелепые. На обещания Никодима обманчивые. И такая злость обуяла Агафью, что скрипнули зубы и стиснулись кулаки.
***
Вернулась Агафья в деревню спокойная и умиротворённая. За пазухой белой рубахи ей душу грел мерцающий подарок древних Богов – угловатый янтарь.
А потом понеслось…
Тяжело захворала Маланья, да и отдала Богу душу, не дожив до следующего полнолуния. Косо сельчане стали смотреть на Агафью. Ну а той хоть бы хны. Ходит по селу лебёдушкой чернобровой. Изредка лишь нет-нет и обдаст вдовца жарким взглядом, но большего не дозволяет, да к себе не подпускает никого. Всё одна да одна. С каменюкой жёлтым всё носится, да спросишь, ни в жисть не покажет. Стали шептаться о ней люди. То Клавка на неё буркнула, а на завтра её бурёнка дубу дала. Или мужик лапищи к ней протянет, да так и сляжет на следующий день хромой да хворый. Справедливо сказать, немало и хорошего от неё люди видели. То младенца поможет принять. То девчонке на суженого погадает, да так, что как по писанному всё исполнится.