Хроноспецназ - 1

Абердин Александр М.

На мне был надет маскировочный халат, под которым были хорошо видны краповые петлицы с одной шпалой, из-под него выглядывали тёмно-синие широченные галифе, но самое главное, моя синяя фуражка с краповым околышем, раз и навсегда отбивала желание задавать мне хоть какие-то вопросы. Капитан внутренних войск НКВД это не тот человек, которого кто-то захочет побеспокоить. Поэтому, встав на краю моста, я приготовился раздавать людям чуреки с большими кусками холодной, жареной оленины, а также формовые мармеладки, обсыпанные вместо сахара такой мощной боевой химией, которая и скелет заставит подняться на перевал и спуститься вниз.

Жаль, что я не смог оказаться сразу на всех перевалах, через которые советские люди уходили

от фашистов. Не все, конечно, но все те, у кого либо не было своего жилья, либо лежал партбилет в кармане, либо был евреем. В своём подавляющем большинстве это были ещё крепкие старики, женщины и дети. Трое женщин, с котомками за плечами, и вовсе несли на руках грудных младенцев. Чуреки и жареное мясо были непростыми, а со специальными биодобавками изготовленными на Южном. Из вневременной Вселенной можно было отправлять всё что угодно как в прошлое, так и в будущее, но там ещё не были развёрнуты мощные производства. В двух больших мешках, стоящих позади меня, лежали противогазные сумки, а в каждой находилось по два свежевыпеченных, хотя и остывших, чурека, двухкилограммовому куску оленины, десятку варёных яиц, три луковицы и пакетику с солью. Специально для младенцев было положено ещё по две фляжки со специальным, высококалорийным детским питанием. Как только беженцы вошли на мост, я громко приказал:

– Всем остановиться! Женщинам с детьми на руках подойти ко мне первыми, остальным молчать и ждать моих распоряжений. Возле меня не толпиться, вопросов не задавать, шум не поднимать.

Хотя у меня не было в руках оружия, мой рост, гладко выбритое лицо, свежий вид и особенно фуражка офицера НКВД подействовали на беженцев, как взгляд удава на кролика. Первой ко мне подошла женщина с семимесячной девочкой на руках, Галина Муравей, жена старшего лейтенанта-артиллериста с дочерью Лизой. Первым делом я взял в руки солдатский котелок с красными мармеладками, достал двумя пальцами одну и властным голосом приказал:

– Открой рот, подержи мармелад во рту и глотай не разжевывая.

Та испуганно кивнула и исполнила мой приказ, а я уже держал двумя пальцами вторую мармеладку. Действие первой было быстрым, уже через тридцать секунд Галина, которая была прародительницей нескольких сотен русских патриотов, отважно сражавшихся с фертурийцами, заулыбалась, а я склонился над тихо хнычущей малышкой и аккуратно вложил ей в ротик край мармеладки, представляющей из себя сложнейший биокомплекс с генетической прививкой, которая через две сотни лет позволит её потомкам сражаться с захватчиками практически на равных. Детишка перестала хныкать и зачмокала губками, а я, доставая из мешка противогазную сумку, сурово сказал:

– Здесь хлеб, варёные яйца и мясо для тебя, а также две фляжки с жидким питанием для твоего ребёнка. Покормишь её через час, но смотри не перекармливай. Там есть стаканчик, так что дашь ей всего один и потом им же зачерпнёшь воды. До Сухуми дойти хватит. А теперь шагом марш, к вечеру будешь уже на перевале.
– женщина порывисто вздохнула, она хотела поблагодарить меня, но боялась моего строго вида, а я нахмурился ещё сильнее и проворчал - Жив твой старший лейтенант Муравей, жив и сражается под Сталинградом. В Сухуми всё о нём разузнаешь. Всё, не задерживай меня.

Прижимая теперь к себе ещё и противогазную сумку, радостно заулыбавшись, Галина Муравей действительно чуть ли не побежала по дороге, ведущей к Клухорскому перевалу. Потом только она и ещё несколько женщин с грудными детьми на руках будут вспоминать, что на мосту через Гоначхир их встретил высокого роста загорелый, гладко выбритый капитан внутренних войск НКВД, накормил мармеладками и дал в дорогу два нечерствеющих чурека, большой кусок очень вкусного жареного мяса, десяток крупных варёных яиц с на редкость прочной скорлупой, и две фляжки с детским питанием, которое не скисло и не испортилось до конца пути. После этого

они забыли дорогу к врачам и их дети, а вместе с ними внуки и правнуки, тоже. Для того, чтобы стереть из памяти эти воспоминания, лёгкого телепатического воздействия на сознание было мало. После того, как я отправил в путь третью мамочку, ко мне пропустили вне очереди худого, измождённого старика с потёртым фибровым чемоданчиком, перевязанным верёвкой, вдрызг разбитых башмаках и одной майке, который еле передвигал ноги. Строго глядя на него, я проворчал:

– Ох, старик, седина в бороду, бес в ребро. Рот открой.

Это был учёный-математик из Краснодара, который так и осел в Сухуми, но что самое любопытное, не смотря на свои шестьдесят семь лет женился на молодой вдове и настрогал четверых детишек, а потому получил от меня не зелёную, а красную мармеладку. Посмотрев на его чемодан и ноги, я чуть ли не злым голосом приказал:

– Разувайся, а чемодан дай сюда, турист. Кто же с чемоданом в горы отправляется? Для такого дела рюкзак нужен.

Сделав рукой властный жест, чтобы люди не приближались, я достал из мешка шерстяные вязаные носки, пару горных ботинок тёплую байковую рубаху, свою вместе с пиджаком, галстуком и шляпой он поменял в Микоян-Шахаре на еду, свитер, вязаную шапочку и солдатский двубортный стёганый бушлат, я дал вещи старику. Глядевшему на меня одновременно и с испугом, и восхищённо. Вслед за этим я вытащил из мешка рюкзак, в котором лежало несколько пакетов из плотной крафт-бумаги. В чемодане лежали скоросшиватели с научными записями учёного, которые я аккуратно вложил в пакеты, при этом ловко подсунув в них всего две страницы, исписанных убористым почерком. Через пятнадцать лет, глядя на эти записи, сделанные не его рукой, профессор Соколов выскажет одну гипотезу, которую смогут понять только в конце двадцать первого века. Старик быстро оделся и встал, а я повесил на его плечо через шею противогазную сумку, помог надеть рюкзак с рукописями, вручил в руки альпеншток и всё же не выдержал и улыбнулся:

– Идите, профессор, поражайте абхазцев своим долголетием.

Только на сто седьмом году Виктор Игнатович вспомнит о красавце-капитане, только благодаря которому он и смог перейти через перевал, вспомнит и запишет в своём дневнике: - "Нет, этого не может быть, но этот так. Тот русский воин-великан, который подарил мне одежду при входе в Клухорскую долину, благодаря которой я не замёрз на леднике, и написал эту теорему, доказать которую ещё предстоит математикам будущего, хотя нынешние считают мой научный труд бредом". Со всеми остальными беженцами я разобрался так же быстро, а ещё через сорок минут к мосту подошла вторая группа. Обоз с детьми тем временем уже въезжал в Татарку. На дороге, ведущей от Ворошиловска вниз, к Невиномысску, также было довольно много беженцев. Те разведчики, которых лейтенант Ларионов зачислил в свой отряд боевого охранения, ночью хорошо выспались и потому делали всё возможное, чтобы обоз двигался вперёд как можно быстрее. Приказ командира был прост - не останавливаясь двигаться вперёд до тех пор, пока они не переедут через железную дорогу.

Всё правильно, именно к ней и стремились беженцы, которые хотели сесть на какой-нибудь поезд, который увезёт их как можно дальше на юг. К Воролошиловску уже приближались гитлеровские войска. Поспав четыре часа, Николай проснулся и первым делом быстрым шагом обошел обоз. Всё было в порядке, вот только директора детского дома он так нигде и не нашел. Похоже, что его можно было смело записать в число изменников родины. Он сел рядом с кучером в первую линейку и стал зорко оглядывать окрестности. Было жарко, в воздухе стоял невнятный гомон приглушенных голосов, а ещё лейтенанта охватила неприятная тоска из-за того, что они вот уже больше года всё отступают и отступают. Даже то, что советская армия отбросила фашистов от стен Москвы его не очень-то утешало.