Хрупкие вещи

Гейман Нил

Я не понял, о чем он говорил.

– Вы что, боги? – спросил я.

– Да. Нет. Не совсем, – сказал он. – Не в том смысле, в каком понимаешь ты.

А потом мир пошатнулся, и я обнаружил, что опять собираюсь идти на работу в то утро. Ставлю чайник, пью чай и испытываю самое долгое и самое странное ощущение дежа-вю за всю жизнь. Двадцать минут абсолютного проникновения в ближайшее будущее, когда заранее знаешь все, что сейчас скажут и сделают окружающие тебя люди. А потом все прошло, и время опять потекло, как всегда – секунда за секундой, одна после другой, как им, собственно,

и положено.

Так проходили часы, дни и годы.

Меня уволили из магазина ковров, и я устроился бухгалтером в фирму, торговавшую счетными машинами. Женился на девушке по имени Сандра, с которой познакомился в бассейне. У нас родилось двое детей – нормальные дети нормальных размеров, – и мне казалось, что у нас замечательная семья, которую ничто не разрушит, но я ошибся. Жена ушла от меня и забрала детей. Мне тогда было под тридцать. Наступил 1986 год. Я устроился в небольшой компьютерный магазинчик на Тоттенхем-Корт-роад и был доволен своей работой.

Мне нравились компьютеры.

Мне нравилось, как они работали. Это было прекрасное время. Помню нашу самую первую партию АТ с жестким диском на 40 мегабайт...

Да, в то время на меня было легко произвести впечатление.

Я по-прежнему жил в Эджвере и ездил на работу на метро. И вот как-то вечером по дороге домой – мы только что проехали Юстон, и половина вагона вышла – я делал вид, что читаю газету, а на самом деле украдкой рассматривал пассажиров в вагоне и думал, кто они такие. Кто они на самом деле, внутри: стройная чернокожая девушка, которая что-то писала в блокноте с серьезным видом, миниатюрная старушка в зеленой бархатной шляпке, девочка с собакой, бородатый мужик в тюрбане...

Поезд остановился в тоннеле.

Во всяком случае, мне показалось, что все было именно так, а не как-то иначе: поезд остановился в тоннеле, и стало тихо. Очень тихо.

А потом мы проехали Юстон. и половина вагона вышла.

А потом мы проехали Юстон, и половина вагона вышла. А я рассматривал пассажиров в вагоне и думал, кто они на самом деле, кто они внутри, и поезд остановился в тоннеле, и стало тихо.

А потом поезд тряхнуло так резко, что я подумал, что в нас врезался другой поезд.

А потом мы проехали Юстон, и половина вагона вышла. А потом поезд остановился в тоннеле, и стало…

(Восстановительные работы уже ведутся, – прошептал чужой голос у меня в голове.)

На этот раз, когда поезд затормозил, подъезжая к Юстону, я задумался: «Может, я схожу с ума?» У меня было странное чувство, что я попал в видеозапись, которую гоняют рывками вперед-назад. Я как будто попал во временную петлю. Я это осознавал, но не мог ничего изменить. Не мог вырваться из этой петли.

Чернокожая девушка, сидевшая рядом со мной, вынула из блокнота листок и передала его мне. На листке было написано: МЫ ВСЕ УМЕРЛИ?

Я пожал плечами. Я не знал, что происходит. Это было нормальное объяснение. Не хуже любого другого.

Мир поблек и стал белым.

У меня под ногами не было пола, над головой тоже не было ничего. Никакого ощущения пространства, никакого

ощущения времени. Я был в некоем белом месте. И я был не один.

– Опять ты? – сказал человек в роговых очках с толстыми стеклами и дорогом элегантном костюме, может быть, даже от Армани. – Большой парень. Мы же только что виделись.

– Не только что, – сказал я.

– Полчаса назад. Когда в центральный процессор попал снаряд.

– В магазине ковров? Это было давно. Полжизни тому назад.

– Тридцать семь минут назад. С тех пор мы работаем в ускоренном режиме, ставим «заплаты» где можем и пытаемся все наладить.

Я спросил:

– Кто запустил этот снаряд? Русские? Иранцы?

– Инопланетяне, – ответил он.

– Хорошая шутка.

– Это не шутка. Мы уже триста лет засылаем в космос исследовательские зонды. Похоже, кто-то нас отследил. Мы узнали об этом, когда ударил первый снаряд. На ликвидацию последствий ушло больше двадцати минут. Поэтому мы и включили ускоренный режим обработки данных. У тебя не было ощущения, что последние десять лет пролетели, как одно мгновение?

– Да, наверное, было.

– Теперь ты знаешь почему. Мы работаем в ускоренном режиме, пытаясь поддерживать реальность в привычном виде, пока основная нагрузка лежит на сопроцессоре.

– И что вы намерены делать?

– Контратаковать. Мы собираемся уничтожить их базу. Но, боюсь, это займет какое-то время. У нас нет подходящих машин. Их еще надо построить.

Окружающая белизна пошла пятнами. Сперва – бледно-розовыми, потом – тускло-красными. Я открыл глаза. В первый раз. Это был мощный удар по визуальным рецепторам. Взгляд задохнулся, если так можно сказать о взгляде.

Мир был резким, насыщенным, темным и странным. Мир был словно сплетение ярких нитей. Мир за гранью возможного, в котором не было смысла. Ни в чем не было смысла. Реальность и сон, явь и кошмар, слитые воедино. Так продолжалось, наверное, секунд тридцать, и каждая ледяная секунда была, как маленькая вечность.

А потом мы проехали Юстон, и половина вагона вышла...

Я разговорился с чернокожей девушкой, сидевшей рядом. Ее звали Сьюзен. Уже через пару недель она переехала ко мне.

Время шло. Даже не шло, а летело, Вероятно, я стал чувствительным к ходу времени. Может быть, я просто знал, где искать – знал, что есть что-то, что надо искать, хотя и не знал, что именно.

Однажды я рассказал Сьюзен кое-что из того, как оно представлялось мне – что мир, окружающий нас, нереален. Что мы просто детали, подключенные к единой цепи, элементы процессора или дешевых схем памяти в некоем гигантском компьютере размером с мир, и наша жизнь – это лишь коллективная галлюцинация, которую нам показывают, как кино, чтобы мы были счастливы и довольны, и мы как будто живем и общаемся друг с другом, о чем-то мечтаем, к чему-то стремимся и при этом используем ту малую часть мозга, которую еще не задействовали они – кто бы ни были эти они – для обработки цифровых данных и хранения информации. Я поделился со Сьюзен своими мыслями, и это было моей ошибкой.