Хрустальная гробница Богини
Шрифт:
Но он повторяется. Не в этот день, так в следующий. Не в следующий, так в следующий за следующим. И так из года в год – на протяжении двенадцати лет он ее вечный ночной спутник. Раньше она пыталась бороться с ним и с собой: ходила к психологам, экстрасенсам, гипнотизерам, молила, чтобы они помогли ей, но кошмар оказался сильным, неистребимым, и, сколько бы Фемида ни боролась с ним, он неизменно возвращался, врываясь в ее спокойные, навеянные релаксирующей музыкой сны…
Так случилось и сегодня.
Но на сей раз Фемида быстро сориентировалась, где находится. Разноцветный мозаичный потолок, который она увидела сразу, как открыла глаза, совсем не походил на тот, который снился
Фемида встала с кровати, прошла в ванную. Встала под душ. Теплые струи воды, бегущие по телу, не только смывали пот, но и приносили успокоение. Поэтому Фемида любила мыться. Стояла под душем по полчаса, ощущая каждой клеточкой своего истерзанного много лет назад тела живительную силу воды. А закончив омовение, выходила из ванной, чувствуя себя если не счастливой, то спокойной…
К сожалению, состояние это длилось недолго. И уже через час-другой Фемида терзалась, ощущая почти физическую боль от переполняющей ее ненависти…
Ненависти к Эве.
Обернувшись большим махровым полотенцем, Фемида вышла из ванной, села у туалетного столика и начала рассматривать себя в зеркало. Лицо ее не сильно изменилось за те двенадцать лет, что прошли с того дня, когда для нее закончился один кошмар и начался другой. Черты все те же, и морщин пока нет. Только глаза стали другими. Буквально другими! Изменили свой цвет – были голубыми-голубыми, стали водянисто-серыми. Были ясным небом мая, стали хмурым облаком февраля… Да, именно мая и февраля! Ведь именно в эти месяцы все и произошло. Началось в конце весны, а закончилось в последние дни зимы… Но между ними было еще три года ужаса. Ужаса, который из реальности просочился в мир снов и прочно обосновался там, напоминая о себе всякий раз, как Фемида начинает его забывать…
«Все-таки странно устроено подсознание, – подумала Фемида. – То, что случилось со мной полтора десятка лет назад, не дает мне покоя до сих пор, а события сегодняшней ночи забыла, как нестрашный сон – страшные я не забываю…»
Под событиями сегодняшней ночи Фемида подразумевала убийство фотографа, совершенное ею по необходимости. Да, полоумного И-Кея пришлось убрать, чтобы он не помешал ее планам. А он не просто мог это сделать, он уже собирался. Собирался убить Эву! Фемида слышала его бормотание, видела, как он подсыпал в напитки снотворное и как прятал нож в кармане. Он и к съемочной группе прибился для того, чтобы добраться до Эвы… И-Кей ненавидел ее почти так же, как Фемида. Почти, но не так! Ибо хотел просто ее смерти, а она жаждала ее страданий…
И скоро, совсем скоро она утолит эту жажду! Осталось подождать всего день…
В дверь неожиданно постучали. Стук этот испугал Фемиду. Громкие звуки выводили ее из равновесия и заставляли сердце замирать. Страх шел из прошлого. Как и другие страхи… Как и ненависть к Эве.
Дождавшись, когда бешено колотящееся сердце немного успокоится, Фемида открыла дверь. На пороге стояла Эдуарда. Как всегда, в ужасающем прикиде и при бешеном макияже. Беспрестанно щелкая жвачкой, она сообщила, что после йоги и ванны Эва не стала чувствовать себя бодрее и решила лечь отдохнуть, а коль так – обед переносится на два часа дня. То есть полтора десятка человек должны будут умирать с голоду, ожидая, когда БОГИНЯ выспится! А потом, когда она наконец соизволит явиться к столу, ничем не выкажут своего недовольства, ведь все они только затем и существуют, чтобы угождать ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВУ! В том числе Фемида! Знала бы Эва, как сильно она заблуждается, принимая угодничество за искреннее желание помочь, показное восхищение за симпатию, а безликую
Чужим именем!
Фемида – тоже не ее. Его она придумала себе как псевдоним. Псевдоним, подходящий ей идеально. Ибо то, что она намерена сделать с Эвой, не месть, а восстановление справедливости. Ведь неправильно это, когда по вине одного человека ломается жизнь другого, а тот и в ус не дует, наслаждаясь своей… Так не должно быть! Это неправильно! И несправедливо…
Но Фемида восстановит справедливость. На то она и Фемида – БОГИНЯ правосудия!
Глава 2
Как стать Фемидой
Когда-то ее звали Аней, Анютой, Аннушкой. Отец величал Анной Иоанновной, а старший брат Нюркой. Жила она в тихом среднерусском селе, в большой семье тракториста и доярки. Еще маленькой девочкой научилась ходить за курами, поросятами, доить козу. В школу пошла в восемь лет – мама только что родила четвертого ребенка, и ей нужна была помощь по хозяйству. До седьмого класса Аня была лучшей ученицей, но потом съехала до троечницы, поскольку в пятнадцать лет ее больше волновали мальчики, нежели книжки. В восьмом у нее появился постоянный ухажер Паша Кутиков. Взрослый, уже отслуживший в армии парень с личным мотоциклом «Урал». На нем они гоняли по окрестностям, на его сиденье самозабвенно целовались, и на нем же Паша чуть не лишил Аню невинности…
Это было субботней ночью, когда, возвращаясь из соседнего села, они остановились в лесочке, чтобы полюбоваться звездным небом. Пока Аня искала Полярную звезду, Паша пытался забраться ей в трусы. Однако ничего у него не вышло, так как Анна собиралась сохранить свою девственность до свадьбы, о чем сообщила ему, не отрывая взгляда от ночного неба. Сие известие Пашу, мягко говоря, раздосадовало. Он начал кричать о том, что ему двадцать один, он здоровый мужчина со своими потребностями, мужчина, на которого заглядываются сельские красотки и который не может терпеть еще два года, как какой-нибудь монах-схимник. Аня все его претензии выслушала с большим вниманием, посочувствовала, но и только: несмотря на кажущуюся раскрепощенность, граничащую с вульгарностью, она была довольно скромной девушкой и уж точно не развращенной. Тут Паша вспылил по-настоящему: столкнул Аню с мотоцикла и пролаял: «Раз так, топай пехом! За проезд надо платить!» После этого он унесся на своем «Урале», а Аня осталась одна посреди леса.
Она стояла долго, минут пятнадцать, надеясь, что он одумается и вернется за ней. Он не вернулся. Тогда Аня пошла пешком. Она примерно представляла, в каком направлении двигаться, представляла также, сколько времени займет дорога. По ее мнению, час, оказалось чуть больше – полтора. К трем ночи она добралась. Еще полчаса брела вдоль дороги, так как не было ни одной машины. В половине четвертого дорогу осветили фары, и Аня выбежала на середину шоссе, размахивая руками. Естественно, она немного трусила – страшно садиться в незнакомый автомобиль, но оставаться одной в ночи было еще страшнее.
К ее огромной радости, машина оказалась не незнакомой, как и водитель. Это был синий «Москвич» ее учителя по русскому языку Леонида Павловича Сухова. За рулем был он сам: приятный мужчина с редкими курчавыми волосами, кроткими голубыми глазами, робкой смешной (передние резцы чуть выпирали вперед, как у кролика) улыбкой. Насколько Аня знала, в свои сорок с небольшим он был холостяком, но еще ей было известно, что по нему сходит с ума косоглазая «англичанка», носящая неанглийскую фамилию Пупарева.