Хрустальная пирамида

Симада Содзи

— Не вешай нос, Эрвин. Ты же говорил, что будешь бороться.

— Но как? Я говорил о юридической стороне. В Голливуде много сильных адвокатов, многие из них умеют обойти закон. Нет недостатка и в знаменитых сыщиках. Я уже предпринял все возможные шаги. Связался через компанию со всеми лучшими частными детективами Западного побережья. Но клан Алексонов скрыт плотным покровом тайны. Семью окружили дымовой завесой умелые адвокаты и сыщики, которых наняли за большие деньги, и к ней никак не подобраться. За три дня я узнал только, в какую начальную школу ходили Пол и Ричард

Алексоны, что оба они учились в колледжах и в университетах Англии, что их семейным врачом был человек по имени Тимоти Дилейни, что Ричард был холост, а Пол женился на женщине, которую звали Энн. Она была способным химиком и работала в исследовательском институте компании Алексонов, однако по какой-то причине сошла с ума и умерла. Вот и вся информация.

— Информация интересная, но ведь это и так общеизвестно.

— Все это можно узнать, если расспросить завсегдатаев двух-трех баров в Филадельфии.

— Я думаю, что нет смысла выяснять такие вещи.

— Почему?

— Я не смогу хорошо объяснить, но мне кажется, что таким способом тайну этого убийства не разгадать и за сто лет. У него есть какая-то совершенно необыкновенная причина.

— И что же делать? Леона, я у многих занял деньги на этот фильм. Я заложил свой дом в Беверли-Хиллз. Если б готовый фильм не прозвучал, это еще туда-сюда, но разориться, так ничего и не сняв, — это полный конец.

— И отложить выпуск тоже нельзя?

— Нельзя. Подойдет время возвращать долги, а я уже взял квоту на рекламную кампанию под Новый год. Если упустить время, то отдача от рекламы уменьшится в десять раз. Этот проект запускался в расчете на сезонный спрос. Ты ведь и сама знаешь, последняя сцена в фильме происходит на рассвете первого января восемьдесят седьмого. В фильме три новогодние песни. Переделка песен обойдется очень дорого.

— Да, действительно…

— И твой офис, Леона, понесет большие потери. Совсем не знаю, что делать. Уже десять лет работаю режиссером, но ничего подобного никогда не бывало.

— Эрвин, какой у тебя запас времени?

— Запас времени? Никакого! С самого начала работали по предельно напряженному графику. Вот и у тебя с октября другая работа начинается…

— Эрвин, будь реалистом. В любом случае до окончания расследования снимать не получится. Когда крайний срок возобновления съемок, чтобы успеть выпуститься по плану?

— Да уже прошел крайний срок. Мы опаздываем на три дня.

— Если продолжать сидеть без движения, то опоздаешь еще больше. Через сколько дней нужно снять следующую сцену, чтобы успеть выпустить «Аиду»?

— Если монтировать и озвучивать без сна и отдыха, то дней через пять.

— Пять дней — слишком короткий срок.

— Что будем делать, Леона? Ну, максимум шесть дней, больше — никак. На седьмой день я застрелюсь.

— Сегодня двадцать четвертое. То есть до конца месяца?

— Так-то оно так, но что успеют сделать криворукие сыщики за шесть дней? Могу их выпороть, и больше ничего.

— Завернуть.

— Что?

— Этих криворуких сыщиков завернуть немедленно. Хоть один из них говорил, что хочет увидеть Иджипт-Айленд?

—

Никто не говорил. А что, есть какой-то способ?

— Есть. Я знаю единственного человека, который сможет раскрыть это преступление за шесть дней. Ты сейчас быстро забронируешь студию на первое сентября для съемки сцены сто пятьдесят один. Некоторое время со мной нельзя будет связаться, я сама свяжусь с тобой.

— Куда ты собираешься?

— За границу. Эрвин, сколько ты дашь, если преступление будет раскрыто до конца августа?

— Если учесть, сколько я могу потерять, то пятьдесят тысяч будет недорого.

— Пятьдесят тысяч долларов, — произнесла Леона, и режиссер на том конце провода на мгновение замолчал.

— Я готов заплатить их после того, как первого сентября дам команду начать съемки сцены сто пятьдесят один. Уговорю компанию.

— Ты обещал.

— Подожди. Ты сама собираешься ехать? К этому сыщику?

— Именно так.

— Достаточно ведь менеджера послать.

— Тот человек его слушать не будет.

— Что же это за фигура, что его должна приглашать лично знаменитая Леона Мацудзаки?

— Когда-нибудь ты его увидишь… Ладно, мне еще собираться надо.

Леона повесила трубку и стала торопливо вытирать мокрые волосы.

Иокогама, Япония — 1

К концу лета 1986 года Киёси Митараи, как вспоминается сейчас, был не в лучшей кондиции. В последнее время появились люди, которые собирают и изучают сведения о его жизни, поэтому я все же напишу об этом, хотя самому Митараи это вряд ли понравится. Он, собственно говоря, был в тяжелой депрессии.

Я стал свидетелем депрессии моего друга во второй раз. Однако, в отличие от 1979 года, в 1986 году причина депрессии была очевидна. Маленькая собачка, к которой он привязался и любил, умерла у него на коленях. Эта собачка была свидетельницей того, как Митараи добился успеха в своей работе, с каким трудом достиг нынешней своей известности.

Хозяйка этой собачки, жившая в Цунасиме, очень любила собак, но у нее неожиданно обнаружилась сильнейшая астма, из-за чего врач посоветовал ей отдать кому-нибудь животное, и она приехала к Митараи с просьбой подержать ее у себя. Тот дружил с этой женщиной уже лет десять и с радостью согласился.

Только вот собачке исполнилось уже двенадцать лет, и сердце у нее было очень слабое. Ей было трудно подниматься и спускаться по лестнице, и приходилось либо пользоваться лифтом, либо нести ее на руках. А если при этом неосторожно сжать ее грудь, собачка мучительно кашляла.

Митараи говорил, что из-за слабого сердца кровь начала застаиваться у нее в легких. В течение следующих двадцати дней собачка заметно исхудала. Митараи не отпускал ее от себя ни на минуту.

Он отвез ее к ветеринару, ей сделали укол, но это не помогло, и когда дело стало совсем плохо, Митараи, не смыкая глаз, всю ночь просидел на диване, держа ее на коленях.

Собачка свалилась на диван, из носа пошла кровавая пена. Но в следующий момент ей как будто стало лучше, она поднялась и, стоя на дрожащих лапах, посмотрела на Митараи и помахала ему хвостом.