Хрустальная сосна
Шрифт:
– Езжай-ка ты в город!
– вдруг сказал Саша-К.
– Вот еще, - обиделся я, отвернувшись и натягивая трусы.
– Что я - Аркашка, что ли? А что Тамара меня моет и одевает… Так это просто так…
– Да уж - просто так, ек-макарек…- проворчала Тамара.
– Кровищи на нем было, как на колотом борове.
Развернув лицом к себе, она надела на меня чистую рубашку и стала ее аккуратно застегивать, как будто мне это было не под силу - хотя, впрочем, я вряд ли бы управился с пуговицами, орудуя своей намертво забинтованной рукой.
– Давай-ка все-таки езжай. Сходишь в поликлинику, пусть посмотрят.
– Да я завтра работать буду!!!
– Без правой-то руки?
– Да заживет она, увидишь!
– И все-таки… лучше бы ты прямо сейчас поехал. Пусть бы тебе хоть противостолбнячную прививку сделали!
– Да какой столбняк?! Мы же не в городе! Что я - в колхозе никогда не ранился?! Здесь чистая природа, никаких микробов… Электричка все равно вечером… Да и вообще - рука не задница, поболит - перестанет…
Я сострил, как мне показалось, очень удачно, по своему адресу и тут же отметил, что в течение нашего разговора Саша-К, забыв свою привычку, не употребил ни одного красочного выражения. И этот факт почему-то потряс и напугал меня гораздо больше, чем ноющие пальцы, туман в глазах и таз с розовой от крови водой, оставшийся после моего мытья. Но я подавил в себе этот секундный страх.
– Вот, на тебе две таблетки баралгина, - успевшая сбегать за аптечкой Тамара протянула мне блестящую облатку.
– Прими и ложись.
– Слушаюсь, - бодро, как показалось, отрапортовал я раненой рукой.
– Будет исполнено.
– Ты обедал, кстати?
– Нет вообще-то. Поранился до обеда, а дальше все уже куда-то не туда пошло…
– Все равно ты сейчас ложись. Может, уснешь хоть ненадолго, пусть у тебя боль снимет. Парни рыбу ушли ловить - Костя вроде какое-то место вчера нашел, где она плещется все время. Скоро вернуться уже должны. Может, наловят что, я поджарю или сварю. И, в общем, тебя разбужу…
– Спасибо тебе, Тамара, - сказал я, растроганный ее неожиданной заботой.
– Ты настоящий друг…
– Да какой там друг, к хренам мышиным…- отмахнулась она.
– Лучше бы ты не ранился вообще.
Вот это точно, подумал я; несмотря на чистую одежду, перебинтованную руку и почти успокоившуюся боль, я чувствовал себя как-то неуютно…
*-*
К вечеру рука успокоилась. Кровь уже не точно сочилась: пятно высохло, из красно-бурого стало коричневым. Да и боль отпустила. Правда, под повязкой что-то слегка ныло, но это напоминало последствия обычного ушиба.
Когда грузовик привез утреннюю смену, я даже пошел со Славкой купаться и плескался в реке, подняв раненую руку над водой. Катя посоветовала мне съездить в город и показать там руку.
– Нечего ехать, - возразил я.
– На мне, как на собаке, все заживет. Вот увидишь, через пару дней, как обычно, работать буду. Она пожала плечами и отстала от меня; словно сам разговор о моей ране завела скорее для порядка. Сейчас я словно смотрел на нее совершенно прояснившимся взглядом и понимал, сколь безразличен ей в сущности как человек и как личность. Ну то есть не то чтобы вовсе безразличен, просто относилась она ко мне так же, как к любому из нас. Мое осознание этого ощущения было странным. С одной стороны, у меня не было прав надеяться, что она выделит меня из прочих. Но с другой, мое собственное отношение к ней, словно отражаясь, требовало чего-то и с ее стороны. Я злился на себя и ничего не мог поделать. После ужина все пошли на луг играть в волейбол. Я остался один у кострища. Зачем-то достал гитару, попытался играть торчащими из-под бинтов кончиками пальцев. Ничего путного, конечно, не получилось. Только рука заболела сильнее.
Вот как все вышло… - с неожиданным отчаянием думал я, глядя, как ловко Славка отбивает пасованные ему мячи. Ведь надо
Я задавил в себе эту мысль.
Но я смотрел на ребят, слышал их возгласы, и сердце мое грызла внезапная, нежданная тоска. Они беззаботно веселились, совершенно забыв обо мне. Они оставались рядом, но были сейчас неимоверно далеко, и никто, абсолютно никто, не думал, как грустно мне сейчас одному, оказавшемуся неспособным развлекаться вместе со всеми. Чувство безнадежного одиночества, без причин появлявшееся у меня в последние вечера, захлестнуло меня с новой силой. Я вдруг понял, что в самом деле остался совершенно один, хотя формально у меня есть жена и дом. Что Инна давно уже полностью ушла в свою науку, что с начала лета от нее не было ни звонка, ни письма, да и всю весну она провела в лихорадочном отчуждении, пропадая целыми днями в своем институте и готовясь к экспедиции. И здесь, в колхозной компании, по сути я имел лишь иллюзию компании, дружбы и взаимного участия: стоило произойти такой мелочи, как эта пустяковая рана - и стало ясным, что никому нет до меня дел, и жизнь потекла мимо… Я один, по мне топочут ночи, ночи, муки, муки - за спиной моей хлопочут ненадежнейшие руки…Даже эту песню я сейчас не мог сыграть хотя бы для себя.
*-*
– А кто сегодня пойдет со мной за молоком?
– спросил Славка вечером, когда мы лениво попивали в столовой чай.
– Я могу сходить, - подал голос Володя.
– Зачем ты?!
– возмутился я.
– Я пойду, как обычно.
– А твоя рука?
– возразила Вика.
– Тебе же тяжело будет!
– Пойду!
– я стукнул здоровым кулаком по столу.
– Что я, какую-то флягу одной рукой два километра не пронесу?! Я здоровый мужик, и не надо делать из меня инвалида. И за молоком отправимся, как обычно. Мы, как всегда, пошли втроем. Казалось, тем самым я ломаю предчувствие судьбы, которая говорившей несколько дней назад, будто я иду по этой дороге в последний раз. Словно я хотел обмануть самого себя и кого-то еще.
Ближе к закату поднялся сильный ветер. По прозрачному, угасающему небу неслись быстрые темные облака. Уходящее солнце красило их нижнюю часть в цвет запекшейся крови… Мы шли по вечерней дороге, но ее со мной не было. Как не было покоя и умиротворения. Воздух дрожал тревогой и напряжением. Или, может, так казалось из-за моей руки, которая тянула книзу?
Я пожалел, что решил сегодня идти. Катя и Славка, увлеченные друг другом, то и дело заводили свой веселый разговор, состоящий из только им понятных намеков - и тут же, оглянувшись на меня, сбавляли тон. Я мешал им, и сам не получал никакого удовольствия от прогулки. Правда, до фермы мы дошли довольно быстро. Взяв молоко, я поднял флягу, чтоб по привычке напиться, но не удержал ее больной рукой. Славка замешкался, и мы чуть не лишились половины молока. Обратный путь оказался вовсе нелегким. Левая рука с непривычки быстро устала. Я попытался нести флягу в правой. Пальцы тут же пробило болью, противной горячей тяжестью, и пятно на повязке начало наливаться свежим цветом: видимо, опять пошла кровь. Значит, правая рука была выключена. Я опустил флягу на дорогу.
– Ваша правда была…- сказал я, утирая пот.
– Не ходок я сегодня.
– Сейчас передохнем, - бодро ответила Катя.
– Дай, я обе фляги понесу!
– предложил Славка.
– Дай…
– Да ты что смеешься?! Просто немного устал… Сейчас, левая рука отдохнет, и пойдем дальше.
И я нес флягу всю дорогу в левой руке, которая уже онемела от непривычного напряжения. Когда мы спустились с насыпи на луг и были уже в виду лагеря, пальцы разжались и я понял, что больше нести не могу.