Хрустальная сосна
Шрифт:
– Что там у тебя?
– окликнул я.
– Сову, что ли, поймал?
– Да нет, не сову…- Славка покосился на Володю.
– Пошли в палатку, покажу.
– Чего в палатку идти, - усмехнулся Володя.
– Я и так вижу, что там у тебя цветы.
Славка слегка покраснел и вытащил неимоверной величины букет красных, словно осколки рубина, диких полевых гвоздик.
– Откуда такая красота?
– изумился я.
– На болоте есть сухой островок. Я давно приметил. Там их видимо- невидимо.
– Кому нарвал-то?
– равнодушно поинтересовался Володя.
– Катьке, что ли, вашей?
– Да не все ли равно кому, - уклончиво ответил Славка, пропустив
– Хоть бы и ей. Что тут особенного?
– Да мне-то что…- Володя пожал плечами.
– Просто так… Раз у нее день рождения, так и отметить можно, все отрядом.
– Какой день рождения? Почему?
– не понял Славка.
– Откуда ты знаешь?
– Не я, а ты. Зачем цветы собрал, разве не ко дню рождения?
– Нет конечно. Просто так нарвал.
– Просто так?!
– теперь Володя смотрел с искренним и заинтересованным непониманием.
– А зачем просто так цветы дарить?
– Вот, - усмехнулся я.
– Времена меняются, и не пойми в какую сторону.
Дожили до жизни. Положить женщину в постель можно просто так. А чтобы подарить ей цветы, нужна причина… Прогресс, одним словом. Володя молча пожал плечами, поднялся и ушел в столовую. Мы со Славкой быстро пробрались в девчоночью палатку. Он положил цветы на Катину раскладушку - я почувствовал ставший уже привычным укол ревности, увидев, что он безошибочно знает, которая раскладушка именно Катина. И тут же очередной раз вспомнил слова Вики и опять подумал, что она была права…
Но я подавил все в себе и даже помог Славке аккуратнее прикрыть букет штормовкой.
*-*
А потом настал вечер. Из-за нашего раннего возвращения мы со Славкой вполне могли опять сходить на ферму за молоком. Но девчонки вернулись с вечерней смены как обычно: поздно и усталые. Идти вдвоем без Кати нам почему-то не хотелось. И мы остались в лагере. Я провожал глазами Геныча и морехода, без всякого удовольствия потащившихся с пустыми флягами на ферму, и вдруг подумал, что сегодня судьба хотела дать мне шанс*еще раз*ощутить под ногами вечернюю дорогу, сломать черное ощущение, пришедшее позавчера. И тем самым уничтожить нечто, зловещим предчувствием тронувшее меня тогда… Да нет, какое черное, какое предчувствие?! Я и сам не знал, что на меня напало.
Но я уже не мог отогнать эти внезапные, темные мысли. Такое со мной было впервые в жизни. Шел обычный вечер, я сидел у костра в кругу друзей. В уже почти родной компании - и в то же время испытывал абсолютное одиночество. Все были разбиты по парам. И Катя, сидевшая неподалеку от меня, снова была занята Славкой, по привычке обмахивая его от комаров. А те, кто сидел в одиночестве: Саша-К, Володя и даже Вика - были тоже отъединены от меня чем-то непонятным, но ощутимым. Чем-то, не дававшим сегодня слиться с друзьями в песнях и ощутить волну принадлежности себе самому и всем одновременно. Это сосущее чувство одиночества захлестнуло меня с такой силой, что, сыграв несколько песен, я понял, что не хочу и даже вовсе могу больше играть и петь… Ребята требовали еще песен, но сославшись на боль в пальцах, я отложил гитару. Принесли магнитофон и начались танцы. Обычные прыжки и топтания вокруг костра. И только Саша-К сидел, приложив к уху приемник и что-то выискивая на волнах. А потом вдруг резко выключил магнитофон. Народ возмутился, но командир вывернул на полную громкость свой маленький транзистор, и мы поняли, что он нашел передачу "После полуночи" - или, как тут же не преминула уточнить Тамара, "для тех, кому не с кем
Услышав известную песню про паромщика, Лавров с Ольгой неожиданно пошли танцевать. Это был какой-то еще не виданный мною, плавный, но одновременно дикий и необузданный танец. Они извивались в странных, сладострастных позах, касаясь телами, временами даже, кажется, целовались быстрыми скользящими поцелуями, и Ольга падала на руки Сане, трепетно и горячо выгибаясь. Они словно занимались сексом на глазах у всех под музыку и поучали от этого острое, непонятное зрителям наслаждение.
Глядя на них, я чувствовал в себе прежнюю, нарастающую грусть осознанного одиночества. Я пытался подумать об Инне, которая сейчас, возможно, тоже страдала от одиночества и думала обо мне - но получалось плохо. Не видев свою жену почти месяц, я знал, что до конца лета нам осталась привычная разлука, и вдруг со страхом понял, что не могу сейчас представить ее лица…
Я поднялся и тихо ушел на кухню, сел на холодную дощатую скамью. Песня невнятно долетала сюда. Я слушал отрывочные слова про звезды над рекой, прохладные поля и журчание воды за паромом - и тоска давила меня нарастающей тяжестью. Все кругом было именно так. Падали сквозь черное небо звезды в замершую степь, упала прохлада на луга и тихо притаившийся перелесок, шумела река на недалеком перекате - словно хотела предупредить меня о чем-то - и пронзительно дрожал на за ней желтый огонек над будкой паромщика… Только я вдруг понял, что мои берега ему не соединить, что все хорошо кончится для кого-то другого, а над мной нависло нечто черное, как ночное небо над беззащитной степью. А счастье давно уже осталось на противоположной стороне…
Что - хорошо кончится, если для меня еще ничего и не начиналось? Что черное, кроме ночного неба, могло нависнуть надо мной?! Почему счастье осталось на том берегу?! Я не знал, но все это было именно так. Я тихо вышел из столовой, обошел лагерь, чтобы кто-нибудь не заметил и не потащил обратно к костру, и тихо проскользнул в свою палатку. Спальник был влажным от вечерней прохлады. Снаружи гремел магнитофон: передача для полуночников кончилась, и ребята продолжили обычные танцы - а совсем рядом за брезентовой стенкой что-то шелестело в мрачном лесу. Я свернул брюки и привычный армейский китель, подсунул их, как обычно, под голову, и опустился на скрипучую, продавленную до земли раскладушку.
*13*
**Со сварщиком все вышло даже гораздо дольше, чем предчувствовал Николай. Привести его на АВМ дяде Феде удалось лишь после обеда. Первая смена весь день спала, играла в карты и тихо одуревала от безделья.
Но косилки не зависели от сварщика и от самого агрегата. Они пушили траву без остановки, тракторные тележки методично привозили ее и сваливали нам. Когда мы приехали на работу, у бункера громоздилась гора размером с дом, и наверху, словно телеантенна, торчали воткнутые вилы.
Володя посмотрел на кучу, покачал головой и виртуозно выругался. И началась битва. Чтобы облегчить загрузку, мы опять включили измельчитель. Кидали траву втроем - даже Степан; вероятно, дядя Федя прочистил ему мозги за недавний отъезд "в кузницу". Однако заставить агрегат работать сверх производительности было невозможно никакими силами. К одиннадцати часам на площадке стояло двести с лишним мешков, а куча вроде и не уменьшилась.
То есть нет, конечно; она существенно убыла - но все-таки оставалась очень большой.