Хрустальная удача
Шрифт:
— Не может быть!.. — вскричал он, поразившись тому, какой козырь выкладывает перед ним судьба.
Но отец Дамиан, подскочив, зажал ему рот обеими руками и торопливо зашептал:
— Ради Бога, тише! Отец Франциск не должен знать, что я позвал вас сюда. Бедняжка, сколько она натерпелась и как страдает! Она больна уже давно, мечется, бредит, почти не приходя в себя… невозможно смотреть на ее мучения и не быть в силах помочь. Его высокопреподобие запретил приглашать врача из города, а здесь никого нет… Как я сожалею, что не знаю лекарского ремесла!
— А вам-то это зачем, падре Дамиан? — не без ехидства поинтересовался д’Амбулен. Он сам не знал, откуда берутся в нем тот ядовито-снисходительный тон и то мрачное раздражение, с которыми он обращался к священнику. Но молодой прелат не обращал внимания на настроение своего собеседника. Он, как ребенок, радовался тому, что нашел способ осуществить свои чаяния — помочь больной:
— Мне? Низачем. Просто невыносимо глядеть, как она мучается. Я давно оказал бы ей помощь сам, если бы изучал хотя бы основы медицины.
И как д’Амбулен ни искал в словах Дамиана лжи или недоговоренности, пусть даже неосознанной, но не мог ее уловить. Пожав плечами, он принялся осматривать больную.
Глава 4
Тени прошлого
Лукреция пришла в себя ранним утром. Прежде чем открыть глаза, она лежала, ощущая телом колючее пальмовое волокно под холщовыми простынями, влажную от духоты рубаху, облепившую ее тело, и солнечный луч, светивший ей прямо в лицо.
Открывать глаза ей было просто страшно. Лежа с закрытыми глазами, она словно пребывала в блаженном неведении, и все, чем грозил ей этот мир, будто бы и не существовало, прячась от нее за шторами век. Но стоит ей только открыть глаза, как жестокая реальность ворвется в ее жизнь, чтобы кромсать и кроить ее по своим безжалостным меркам. Лукреция помнила про свой прыжок в пропасть, помнила, что тонула и что Фрэнсис тянул ее вверх из вспененной их телами мути, помнила острые камни, на которые упала без сил. Помнила, что бредила, что ее мучали жар и жажда, что какой-то мужчина поил ее из чашки, и все. Она лежала закрыв глаза и боялась их открывать. Смерть была страшна и отвратительна, но жизнь порой оказывалась куда ужасней.
Но так не могло продолжаться вечно. И, набравшись решимости, она села на кровати. Интуиция не подвела ее. Не прошло и пары минут, как брякнул дверной засов и на пороге возникла негритянка в просторном хлопковом платье-рубахе, подвязанном коричневым фартуком из мешковины. Голову ее венчал полосатый тюрбан.
Сверкнув белками глаз, она приблизилась к кровати и на ломаном французском произнесла:
— Что мадам будет угодна?
Лукреция с легкой брезгливостью оглядела чернокожую и вздохнула:
— Сменить ночной горшок, переменить платье и завтрак.
— Хорошо, мадам.
Негритянка поклонилась и вышла. За дверью снова брякнул засов.
Из этой сцены мадам сделала несколько бесценных наблюдений.
Во-первых, она у недругов.
Во-вторых,
В-третьих, ею пока дорожат.
Молодая женщина попыталась самостоятельно подняться с кровати. Она ступила на обмазанный глиной пол прямо босиком, но ее ослабевшие ноги дрогнули и она едва не упала.
— Что ж! — Лукреция схватилась за кровать и села. Голова ее кружилась. — По крайней мере, могу сделать вывод, что провалялась я так не менее месяца. Иначе ноги мои так не ослабели бы.
Она провела рукой по волосам. Они были спутанны и грязны, их блеск померк, и на ощупь они больше напоминали солому, чем шелк.
— Теряют больше иногда, — пробормотала она слова великого Лопе Де Веги и усмехнулась: — Значит, я у испанцев.
Только эти варвары не дают женщине вовремя умыться и могут так дурно обращаться с французской шпионкой и английской леди. Она снова усмехнулась.
Негритянка вернулась спустя полчаса и принесла на подносе горький отвар из кофейных зерен и какао, а также миску с кукурузной кашей. Венчал сервировку ананас в окружении бананов.
Отослав негритянку за одеждой, Лукреция принялась за завтрак. Не успела она ополоснуть руки в оловянном тазике, как дверь снова лязгнула и на пороге возник мужчина.
Невольно Лукреция зажмурилась, а когда открыла глаза, то увидела совсем рядом оливковое энергичное лицо дона Фернандо. Он наклонился над ней так низко и так пристально уставился на нее, что в голове у Лукреции мелькнула шальная мысль, не хочет ли этот полумонах-полувоенный овладеть ею. Она инстинктивно вжалась в подушки, но сквозь страх из нее вырвался презрительный смешок. Разве для этого высохшего фанатика существуют женщины?
— Вы сильно изменились, сударыня! — вдруг произнес испанец странно охрипшим голосом. — Кажется, эта роль оказалась для вас слишком тяжелой, верно?
В глазах мужчины мелькнуло нечто, что заставило Лукрецию подобраться и вспомнить о своих чарах. Конечно, это чушь, но, как говаривал один мудрец: «я верю, потому что абсурдно».
— Пожалуй, — прошептала Лукреция, менее всего желая оказаться жертвой насилия. — Вы были слишком жестоки и несправедливы ко мне.
Обычно роль бедной овечки плохо удавалась Лукреции, но полное истощение сил после пережитого придало ее голосу и взгляду несвойственную им слабость.
— Не думайте, что я попадусь на ваши чары, — перебил ее профос. — Вы красивы, нет, вы больше чем красивы, но в вас я вижу только кусок обезумевшей, обуреваемой страстями плоти.
Лукреция мысленно поежилась. Этому ее еще не уподобляли. Она обессиленно прикрыла глаза и постаралась вздохнуть как можно глубже, так чтобы ее грудь под тонкой батистовой рубашкой призывно колыхнулась. «Берегись, святоша, — подумала она, — я тебе отомщу». Острая игла боли пронзила ее сердце при мысли о Фрэнсисе. Она обрела его на мгновение только затем, чтобы потерять навсегда. Ее пальцы непроизвольно сжались, ощутив на мгновение призрачное прикосновение его руки перед роковым прыжком.