Хрустальный грот. Полые холмы
Шрифт:
Вначале тропинка, извиваясь, взбиралась по крутому берегу ручья, но потом, вырвавшись из зарослей терновника и тонкого дубняка, которыми поросла лощина, по плавной дуге поднималась вверх по открытому северному склону.
Жители города выпасали на этом склоне овец и крупный скот, поэтому трава кругом была словно подстрижена. Я проехал мимо пастушка, отдыхавшего под кустом боярышника неподалеку от овец; это был местный дурачок, который уставился на меня невидящим взором, перебирая кучу камней, которыми он сгонял овец в стадо. Когда я проезжал мимо, он поднял гладкую зеленоватую гальку, и я подумал было, что он собирается швырнуть ею в меня, но пастушок запустил
Тропинка вновь пошла в гору, и мой пони замедлил шаг, осторожно огибая редкие деревца. Нас окружали заросли густого орешника, среди скатившихся сверху валунов, наполовину скрытых кустами шиповника, пробивались юные рябинки, и высокие папоротники-орляки задевали брюхо моего пони и мои сандалии. Под орляком в зарослях листовиков сновали кролики; пара назойливых соек, сидя на безопасной высоте, бранью спугнула лису, укрывшуюся под низким грабом. Почва на склоне была, думаю, слишком твердая, чтобы на ней остались отпечатки подков, но я не заметил ни примятого папоротника, ни сломанных веточек, которые сказали бы мне, что недавно здесь проехал всадник.
Солнце стояло высоко. Пролетевший легкий ветерок загремел твердыми зелеными плодами боярышника. Я пришпорил пони. Теперь среди дубов и остролистов стали попадаться сосны с красноватыми в солнечных лучах стволами. Склон становился все круче, и по мере того как тропинка карабкалась в гору, из-под слоя дерна все чаще выглядывали проплешины седых валунов, и земля между ними пестрела дырами кроличьих нор. Я не знал, куда ведет тропинка, не испытывал ничего, кроме радости свободы и одиночества. Ничто не подсказало мне, какой это был день или какая путеводная звезда направила меня к дальним холмам. В те дни будущее было скрыто от меня.
Мой пони замедлил шаг, и я очнулся. Тропа раздваивалась, но ничто не подсказало мне, какую дорогу предпочесть. Обе они терялись из виду, с разных сторон огибая чащу. Пони решительно повернул влево, поскольку эта тропинка спускалась вниз по склону холма, и я, верно, дал бы ему волю, но в это мгновение прямо передо мной тропу слева направо пересекла низко летящая птица и тут же скрылась за деревьями. Передо мной промелькнули заостренные крылья, рыжие и серовато-синие перья, хищный темный глаз и загнутый клюв сокола-мерлина. По этой причине (что было все-таки лучше, чем отсутствие всякого повода) я повернул пони вслед исчезнувшей птице и ударил его пятками в бока.
Тропа поднималась, оставляя по левую руку чащу, но подъем этот был пологий. Слева от меня сосны стояли так тесно, что под ними было совсем темно, к тому же поваленные деревья заплели гроздовник и омела — чтобы пробраться через такую чащу, пришлось бы прорубать себе путь топором. Я услышал хлопанье крыльев — невидимый вяхирь выпорхнул из своего убежища и полетел в глубь леса. Вяхирь полетел влево. Я же на сей раз направился за соколом.
Со стороны речной долины и города меня теперь скрывал лес. Пони осторожно ступал вдоль края пологой долинки, на дне которой журчал неширокий ручей. На его противоположном берегу длинные, поросшие дерном откосы переходили в щебенчатую осыпь, которую венчали сине-серые, сверкавшие на солнце скалы. Склон, по которому я ехал, порос редкими зарослями боярышника, отбрасывавшими долгие косые тени, выше снова начиналась осыпь и увитый плющом утес, а
Копыта пони глухо стучали по твердой земле. Было жарко, хотелось пить. Теперь тропинка бежала вдоль утеса футов двадцати в высоту, у подножия которого бросали тень на тропинку заросли боярышника. Где-то наверху, совсем близко, журчала вода.
Я остановил пони и соскользнул на землю. Затем завел его в тень, привязал там, а сам отправился искать источник.
Скала у тропы была сухой, на склоне я не заметил родничков, которые, стекая сверху, подпитывали бы ручей. Но звук журчащей воды был отчетливым, я не мог ошибиться. Сойдя с тропы, я стал карабкаться вверх по траве рядом со скалой и наконец оказался на небольшом пятачке дерна — на сухой лужайке с разбросанным по ней кроличьим пометом. За лужайкой круто вверх поднимался еще один скалистый утес.
В скале была пещера. Круглое отверстие входа казалось маленьким и очень правильным, словно это была высеченная людьми арка. По одну сторону, справа от меня, склон состоял из замшелых камней, когда-то давно сорвавшихся сверху и поросших теперь дубами и рябинами, чьи ветви затеняли вход в пещеру. По другую сторону, всего в нескольких шагах от арки, бил источник.
Я подошел к нему поближе. Небольшой родничок выдавал слабый блеск воды, сбегавшей из трещины в скале в округлое углубление, похожее на каменную чашу. Вокруг чаши было сухо — выходит, вода не переливалась через край. Скорее всего источник бил из скалы, вода собиралась в каменную чашу, а затем через другую трещину в камне просачивалась вниз, подпитывая ручей на дне горной долинки. В чистой воде были видны каждый камешек, каждая песчинка на дне чаши. Над самой чашей склонился папоротник-листовик, край водоема был укрыт мхом, а под ним пышно росла свежая трава.
Став на колени у каменной чаши, я уже было собрался приникнуть губами к воде, как вдруг увидел ковшик. Он стоял в крошечной нише среди папоротников.
Ковшик величиной с ладонь был сделан из коричневого рога. Подняв его, я обнаружил полускрытую папоротником резную фигурку деревянного божка. Я узнал его. Я видел его прежде — под дубом в Тир Мирддине. Здесь, на вершине холма под открытым небом, он был в своих владеньях.
Я наполнил ковш и выпил, пролив несколько капель на землю для бога.
А потом вошел в пещеру.
5
Пещера была просторнее, чем казалась снаружи. Всего пара шагов под сводом входа — а шаги у меня были тогда совсем маленькими, — и пещера расступилась, образуя просторный грот, потолок которого терялся в тени. Было темно, однако — хотя я сперва не заметил этого и не искал причины — где-то находился невидимый источник света, словно наполнявший все пространство слабым мерцанием. Когда глаза мои немного привыкли к темноте, я увидел, что пол ровный и что впереди нет никаких преград.
Я медленно двинулся вперед, напрягая зрение и чувствуя, как во мне нарастает волнение, которое всегда вызывали у меня пещеры. Кто-то переживает такие ощущения у воды, кто-то, насколько мне известно, — на возвышенностях, кто-то ради такого же головокружительного удовольствия раскладывает огонь; меня же всегда манили глубины леса или глубины земли. Теперь я понимаю почему; но тогда я был всего лишь шестилетним мальчишкой, который обнаружил нечто новое, нечто, что мог бы назвать своим в мире, где ему не принадлежало ничего.