Хрустальный шар (сборник)
Шрифт:
Наконец старик опустился в кресло и глубоко вздохнул. Затем посмотрел на парня, все еще склоненного над машинкой. Казалось, что юноша, который пришел за похвалой или советом, забыл о нем. Смотрел на свое творение не как ребенок, но и не как взрослый человек. Смотрел – и поглощал, словно пил всем своим существом этот тонкий треск и блеск, знаменующий начало Большого Движения.
– Знаете ли вы, как это действует? – спросил Уайтхед тихим голосом, как бы опасаясь что-то спугнуть или разбудить.
Мальчик вздрогнул. Он смотрел в уставшие глаза старика отсутствующим взглядом, и в эту минуту, казалось, мог
– Ах нет, не знаю, извините. Это значит, я не могу объяснить этого физически.
– Как вы до этого додумались?
Джим медленно опустился в кресло, с видимым облегчением утонул в его холодных темных объятиях и отозвался, словно из безопасного убежища:
– Именно для этого я пришел к вам, чтобы об этом рассказать, потому что меня никто не хочет понять. Значит, так: я давно думал над тем, почему считается, что определенные явления могут происходить, а другие – не могут. Если сегодня что-то происходит определенным образом, что из этого следует? Завтра может быть иначе. А в чем обусловленность? Кажется, что существует порядок, когда мы смотрим на мир человеческими глазами. А если посмотреть на это глазами лягушки? Потом я думал о физических законах, о тех, которые знаю. И подумал, что произошло бы, если бы их так друг на друга спустить, как собак с цепи? Я это понятно сказал? Значит, чтобы все таким образом между собой расположить, чтобы даже если бы оно не хотело, должно было начать двигаться. Именно должно… Не могу лучше объяснить, вы меня понимаете?
Профессор прикрыл глаза веками и усмехнулся ему из глубины своего одиночества, куда проникали теперь светлый запах травы и темный – леса.
– Да, понимаю, юноша, насколько это вообще можно понять. Ты поставил ловушку, ловушку на Оно, как ты его называешь, и Оно в нее попало. – Он замолчал и бросил быстрый взгляд на собеседника. – Знаешь ли ты, вернее, слышали ли вы, – поправился он, – что-нибудь о теории вероятностей, о теории статистики в применении к микромеханике молекулярных движений?
– Нет… не слышал.
– Ни о постоянной Планка, ни об уравнении Шредингера и связанной с ним возможностью создания необычных вещей – в смысле классической физики?
– Нет, тоже нет… извините, то есть физика признает чудеса?
Профессор усмехнулся во второй раз. Он чувствовал, как сердце омывает спокойное теплое течение.
– Ну… не знаю, признает ли, но их нельзя исключать. Уравнение Шредингера… Но не буду мучить вас математикой. Кратко: сегодня говорят, что все необычные явления возможны, хотя бесконечно маловероятны.
– Ага, и значит, и чудеса, – поддакнул Джим серьезно, неожиданно наклонил голову и упрямо усмехнулся. – А пастор очень сердился на меня за эти последние опыты, потому что, когда я пошел к моему учителю, мистеру Джуллинсу, тот рассказал ему все, и пастор накричал на меня за то, что я хочу исправить Господа Бога…
Профессор смотрел на вращающиеся колесики так задумчиво, что казалось, что он не расслышал последних слов.
– Вечное Движение Господа Бога только прославляет, – сорвалось с его губ.
– Что, извините?
– Нет, ничего… такая моя формула. Удивляюсь только, что твой пастор так хорошо знает божеское дело.
В голове у профессора промелькнула другая
– Так как ты до этого додумался?
– Ну, я подумал, что, если удастся противопоставить силе притяжения закон Ньютона, этот, о действии и противодействии, что-то из этого может получиться, и как-то это мне удалось. – Он замолчал.
124
Дух веет где хочет (лат.).
Вместо остальных слов было достаточно машинки, так спокойно работающей, легко подрагивающей над своим блестящим отражением, которое, казалось, подплывало к ней из зеркальной глубины.
– Ну хорошо. Не хотите ли оставить мне этот аппаратик? Я охотно его изучу, а потом, возможно, напишу письмо в Королевское научное общество… в Лондоне.
Голубые глаза засияли.
– А на сегодня достаточно, к тому же приближается буря – вам придется быстро бежать, ибо Мидуэй-Хаус довольно далеко.
Действительно, из-за тонких занавесок, трепетавших на сквозняке, доносились отдаленные раскаты грома.
Джим послушно поднялся и поклонился. Профессор проводил его до двери, закрыл ее с усилием, потому что воздушный поток со свистом ворвался в щель между створкой и фрамугой, и вернулся в свою комнату. Здесь он одним рывком поднял жалюзи и, немного отступив, приоткрыл створку большого венецианского окна.
Горизонт был похож на сверкающий глаз, который раз за разом закрывало черное веко. Ртутные струйки молний били из-под клубящихся туч, жемчужинами искр прошивали многоярусные слои воздуха. Верхушки деревьев замерли, словно бы вслушиваясь в раскаты накатывающегося с разных сторон грома. Профессор высунул голову в окно, за которым дрожал от первых, распыленных капель теплого ливня воздух, и, вдыхая пульсирующие целительным запахом дуновения, внимательно следил за удалявшейся маленькой фигуркой.
Мальчик с явным трудом продирался сквозь сплетение колышущихся ветвей кустарника, клубков листьев и встающих застывшими колбами вихрей пыли. Уайтхед видел в белых разрывах молний его спину, возникающую на мгновение из темноты. Он вдохнул полной грудью. Бывают минуты, которые хочется задержать любой ценой. Кажется, время тогда останавливается, внутренний покой перевешивает сильнейшие бури. Такое чувство испытал старик: крыша домика загудела от ветра и дождя, как необыкновенная арфа, вспышки все чаще возникали среди туч и обрушивались на землю скалистым грохотом. Всматриваясь во мрак охваченного хаосом парка, он прошептал:
– Ты велик.
В этот момент он думал о смешно постукивающей машинке, которая разрушила неведомые основы бытия, о глазах ясновидца, о волнах неба и земли, слившихся в сверкающий столп, и о моменте, когда доводится принимать такого гостя.
И во второй раз он прошептал:
– Ты велик.
Означало это, что есть мир, в котором форма не открывает тела, а свет – взгляда, в котором нет вещей нужных и ненужных, а есть только вещи понятые и еще не понятые, еще не объясненные, превращающие слепую игру частиц в реальный континуум, и это хорошо.