Хрустальный шар (сборник)
Шрифт:
Я заплатил таксисту и пошел по гравийной дорожке.
– Добрый вечер, господин полковник, – начал я. – Я был в бюро, но мне сказали, что вы уже ушли.
– Как видите, перестраиваюсь на мирную службу.
Его голова показалась мне удивительно светлой и чуждой на фоне заросших зеленью стен виллы. У него были гладкие волосы, словно отлитые из металла пепельного цвета, в которых посверкивали нити цвета старого серебра.
– Господин полковник…
– Прошу вас, проходите. – Он проводил меня в открытые стеклянные двери веранды, над которой шлейфом нависали листья.
Мы уселись в пахучей тени.
– Господин полковник, Грэм, который живет у меня… вы ведь знаете об этом, правда? Так вот, он наконец выдал свою великую тайну. Вы,
– Да, я знаю об этом. – Полковник угостил меня сигаретой, поднес огонек.
– Так вот… господин полковник, я уже все сказал. Нужно что-то сделать. Я понимаю, что отменить бомбардировку невозможно, потому что один человек в такой ситуации ничего не значит, но это моя обязанность.
– Вы наверняка ориентируетесь в деле так же хорошо, как я. У нас в запасе неполных сорок часов, не так ли?
– Да, действительно, я попытался разработать план, но тут возникают большие трудности. У него нет радиостанции – точнее, у него нет ее при себе, – и использует он ее редко, чтобы не засветиться. А предупредить его можно, видимо, лишь по радио.
– Существует какая-то односторонняя связь, мне кажется, на определенной волне?
– Да, Старроу сказал мне, что два раза в месяц, причем дни меняются по календарному ключу, и ближайшая передача выпадает на утро шестого августа…
– Так-так, извините, я отлучусь на минутку.
Полковник ушел в дом. Я долгую минуту сидел в одиночестве, наблюдая за тем, как растет валик пепла на сигарете. Наконец выбросил окурок за балюстраду, когда раздались шаги.
– Боюсь, мы не сможем дать радиограмму, – сказал он, садясь.
Он снова подвинул мне сигаретницу.
– Вообще нельзя посылать никакие радиограммы в Японию, до того момента…
– Ах, даже так…
– Да.
– Конечно, и речи не может быть о том, чтобы отправить туда человека, я имею в виду парашютиста?
– Официального запрета нет, но вы сами, наверное, понимаете…
– Значит, и командировка?..
– Да, вы же понимаете.
Наступило долгое молчание.
– Это вы нашли… Уиттена?
– Да. И… вчера был у его отца.
Полковник отодвинулся в глубь плетеного кресла.
– Грэм дал вам пропуск на шестое?
– Да.
Он снова замолчал на минуту.
– Вы знаете, выполняя нашу работу, мы часто, казалось бы, поступали в соответствии с собственными убеждениями. Вам повезло больше, чем мне, и вам не требовалось принимать немедленных решений, в результате которых приходилось жертвовать некоторым количеством людей… для проведения необходимого тактического начинания. Если вы поразмышляете, то придете к выводу, что существуют жесткие законы, которые обязывают нас выполнять их. Каждое действие множества людей, особенно во время войны, создает что-то, что я назвал бы большой, медленно двигающейся машиной. Когда же она разгонится, отдельные личности не смогут задержать ее, а иногда, как бы странно это ни звучало, вообще никто не сможет этого сделать. Я скажу вам, что думаю о Хиросиме. Это часть американского плана. Но не тактического плана, плана войны с Японией, потому что – хоть атомная бомба, несомненно, ускорит конец этой борьбы – речь здесь идет не об этом. Это не только атака на японский город, но эксперимент, который является частью уже начинающегося развития послевоенной стратегии. Это должно стать угрозой для других – отсюда двойная необходимость проведения этого удара для Америки. Мы же являемся только наблюдателями. Это во-первых. А во-вторых, речь идет об уничтожении большого города. Вы наверняка можете лучше представить себе это – ведь вы видели действие такого оружия в Штатах. Будет снесен город с населением в четверть миллиона. Думаю, что еще одна несправедливая смерть ничего не добавит к этой катастрофе.
– Но это ведь не математика! А кроме того, это наша бомба, и он должен погибнуть от нее… Наконец,
– Я прекрасно вас понимаю. Вы считаете себя ответственным, потому что именно вы направили Уиттена на этот путь. Но вы ошибаетесь. Это фиктивная ответственность. Ни в ваших, ни в чьих-либо других силах что-то сделать. Изменить. Подумайте об этом, и я уверен, что вы согласитесь со мной. Вы прекрасно знаете, сколько наших солдат было убито именно нашими бомбами и снарядами, а что касается агентов, напомню только историю с восемью…
– Да, но я предупреждал вас тогда, что считаю это плохим планом. Мы тогда принесли в жертву человека в Германии. Но это был приказ сверху.
– Вы предупреждали, но я не мог с вами согласиться. Потому что был приказ. А сейчас, как ваш начальник, – полковник встал, – я приказываю вам спокойно обдумать все это дело и не предпринимать никаких шагов без обсуждения со мной.
Я кивнул, вставая.
– Да, господин полковник, к сожалению, чем правильнее ваши слова, тем хуже для меня и для всех.
Он проводил меня к выходу.
– А вы знаете, – сказал он, задержав меня у калитки, – я хотел предложить вам очень интересное дело… Нам понадобятся в Германии люди наблюдательные, лучшие специалисты, причем именно теперь, когда началась оккупация.
Я покачал головой:
– Вы сами понимаете, что меня это уже не интересует.
Он молча пожал мне руку.
IV
Перед зданием стояло уже несколько десятков автомобилей – одного взгляда было достаточно, чтобы понять: это элита изысканных машин. Больше всего было американских – последние модели «бьюиков» и «шевроле». «Крайслер» Грэма, на котором он приехал, казался скромным на фоне этих сияющих, как майолика, гигантов из стекла и стали. Документ мой был учтиво, но внимательно проверен. Я прошел вслед за Грэмом по длинному, устланному пурпурным ковром коридору. За поворотом находились большие белые двери, перед которыми дежурили несколько джентльменов с мощными челюстями. Нас попросили немного подождать. Какой-то смущенный механик в халате, со стеклянной банкой в руках, скрылся за портьерой. Наконец нас впустили.
Небольшой зал был уставлен креслами, которые подковой спускались к экрану пепельного цвета. Его матовая прямоугольная плита занимала всю стену. За нами вошли несколько высших офицеров – даже в глазах зарябило от орденов и погон. Я заметил сидящих в первых рядах министров правительства, и мне показалось, что узнаю тучную фигуру Черчилля, склонившегося к какому-то генералу. Но нас уже заботливо усаживали в кресла, обтянутые красным плюшем; таким же материалом был задрапирован весь интерьер. Свет погас, только зеленые трубки неона мерцали вверху, а над экраном вспыхнул красный треугольник. Заскрипели кресла, в которые поспешно усаживались припоздавшие, а на подиум под экраном вышел офицер.
– Прошу вашего внимания, – сказал он. – Бомбардировщик, который сбросит бомбу, через несколько секунд после этого сбросит также передающую телевизионную аппаратуру на двух парашютах. Так что можно будет наблюдать детали взрыва по мере того, как аппарат будет спускаться на землю. Однако не исключена такая возможность, что взрыв уничтожит его слишком быстро, так как он неуправляемый. В этом случае, конечно, передача прервется.
Он поднес к глазам часы и отступил к стене. Последняя лампочка над экраном покраснела и погасла. Наступила полная тишина. Через минуту экран засветился очень бледным, фиолетовым светом. Отдельные узкие полосы плыли вниз. Потом они начали расщепляться, они рвались, но под ними показывались новые слои пара: это были высокие клубящиеся дождевые тучи, медленно меняющие свою форму. Вдруг картинка на экране дрогнула, закрутилась, и облака разошлись. Внизу лежало море, черное и гладкое, как плита порфира. Над ним расположились низко летящие облака, растянутые ветром, как кисти странных цветов.