Хрустальный шар
Шрифт:
Она жила в снах. Когда прикладывала согретое солнцем лицо к холодной подушке, сразу попадала туда, где была она одна. А если во сне был кто-то еще, этот кто-то был частью ее самой, и уж ему-то можно было все рассказать. И повести туда, где закат самый алый. И где река бьется в порогах. И всюду.
Но чтобы навести порядок в снах, прежде следовало упорядочить свои отношения с явью. Она сказала себе, что нужно поступать ясно и просто. Меньше требовать, а больше понимать. И самое главное – быть добрым человеком.
Он кончил говорить и надолго замолчал. Потом усталым, спокойным голосом спросил:
– Не знаю, нашелся ли такой
Небо над их головами преображалось. Надвигались облака, расчесанные на длинные полосы. Звезды исчезали одна за другой.
– Откуда вы все это знаете? – спросила она. – Откуда вы знаете?
– Не знаю откуда. Так вы мне ответите?
Лавочка дрогнула.
– Я отвечу вам завтра. Поздно уже, и все холодней.
– Наступают дождливые дни, – заметил он равнодушным тоном.
– Да, но звезды будут всегда. Спокойной ночи.
Раздался слабый шелест листьев, калитка скрипнула и умолкла. Кшиштоф оперся головой о край бочки, так что видел только небо. Наступление облаков усиливалось, их становилось все больше и больше. Одна звезда, более яркая, чем другие, упорно блестела между краями темноты. Потом и она угасла.
III
На третий день Кшиштоф пришел немного позже, чем обычно. Ему пришлось помогать при ковке большого стального бруса, и руки у него еще дрожали от тяжелого молота. Поэтому он быстро шел по улицам, которые распадались на круги света, бодрствующего вокруг фонарей, и свободного, захватывающего выси мрака. Ночь была неспокойная, исполненная порывистых ветров. Звезды ненадолго появлялись среди туч, которые быстро бежали по небу, гася и зажигая огоньки. В беседке кто-то был. Он остановился.
– Это вы, да?
– Я.
Он медленно сел, сжимая ее руку. Некоторое время молчал, успокаивая дыхание и привыкая к тишине.
– Слышишь, как листья падают с деревьев?
– Слышу.
– Позавчера я встретил старика. Я подошел к нему, когда он, стоя под деревом, постукивал орешками, а листья падали ему на голову и на руки. «Белок уже нет, – сказал я, – наверное, они спрятались, потому что холодно». «Ничего, – ответил он, – все равно здесь хорошо. Осенью в парке очень тихо. Я прихожу сюда… будто бы ищу белок, но не затем. Здесь легче всего привыкнуть». И больше я его не видел. Он уже не приходит сюда.
– Я не поняла: что он хотел сказать? Привыкнуть – к чему?
– Я не спрашивал его. Думаю, что к смерти.
– Этот старик действительно существует? – спросила она. – Я никогда его не видела.
– А ты знаешь эти стихи?
Слышал где-то, не знаю, может, у Пристли,О двух таких бедных, измученных злодеях,Которые всю ночь ковыряли отмычкой дверь неба.А когда открыли, там была лишь пустота,Как в раме разбитого зеркала,Небытие – даже без единой падучей звезды [168] .168
Перевод Аркадия Штыпеля.
Так всегда, – добавил он, – со стихами и с людьми. Придумываю каких-то призраков, а потом удивляюсь, когда они расплываются у меня в руках. Это как в сумерках: кажется, что всего чересчур, все такое подвижное,
– А я?..
– Ты? Но ведь тебя нет, это я тебя сотворил, ты – это я.
Он поднял голову с холодной спинки лавочки и склонился в темноте к месту, где могли быть ее руки.
Ветер сорвал остатки листвы с высоких кленов, и теперь они стояли прямые и стройные, соединяя темноту неба и земли, как остовы покинутых кораблей.
Перевод Борисова В.И.
Дежурство доктора Тшинецкого
Коридоры были полны солнца, бликующего на голубых кафельных плитках. Из открытого окна плыл сильный аромат отцветающей сирени. Несколько уборщиц в белых халатах протирали влажный пол, в котором отражался ряд уменьшающихся в перспективе дверей. Из палат выходили женщины в длинных больничных халатах и медленно направлялись к террасе. Где-то далеко и монотонно звонил телефон. Стефан вышел из лифта. Лампочки за матовыми плафонами источали чайный свет. Тесную кабину еще заполняла темнота ночи и запах йодоформа.
«Наверное, ночью была операция», – подумал он, закрывая за собой двери. Инстинктивно коснулся карманов, проверил их содержимое – в левом стетоскоп, в правом резиновые перчатки. Проходя мимо палаты новорожденных, он услышал хор плачущих голосов. За поворотом коридора, выложенного оранжевым и фиолетовым кафелем, виднелись пластины шероховатого стекла в никелированной раме. Стерегли операционную. За ней продолжался длинный коридор. Стефан открыл ближайшие двери. Тихо шипели стерилизаторы. Поскольку это был первый этаж, кроны деревьев затемняли окна. Там, где сумрак сгущался до синевы, у кровати стояла группа людей. Раздался низкий стон. Две сестры придерживали на высокой кровати голое скорченное тело. Лицо у роженицы было коричневатым и словно раздутым от прилива крови. Третья сестра стояла с другой стороны кровати и держала стерильный компресс. Доктор Гомка опирался на спинку и с трудом сдерживался, чтобы не зевнуть. Его дежурство закончилось. Увидев Стефана, кивнул ему. Душный воздух был пропитан сладковатым запахом.
Глухой, медленный стон.
– Прошу не кричать, набрать побольше воздуха и тужиться, тогда будет не так больно, – острым суровым голосом сказала акушерка. На ее чепце выделялась красная бархатная ленточка.
Стефан подошел поближе.
– Плохой пульс, большие колебания, до восьмидесяти, – шепнула сестра, приподнимаясь на цыпочках к его уху.
– Давно?
– Потуги начались в десять часов.
Он посмотрел на электрические часы.
– Двенадцать часов? И что? Головка прорезалась?
Роженица дрогнула.
– Подходит, подходит, – прошипела она сквозь зубы.
Она зажмурилась, волосы, слипшиеся в черные пряди, упали на лоб. Прижимая подбородок к груди, задрожала от схваток страшной силы. Стефан почувствовал, как под приложенной к животу рукой твердеет маточная мышца. Согнутое тело напряглось, ее трясло, сухожилия выпирали, а сила схваток все росла.
– Ну-ну, тужься, не выпускай воздух, хорошо, еще одно усилие.
Лежащая словно опала. Ее ладонь свесилась с кровати. Белые зубы впились в пересохшие губы. Доктор Гомка оценил взглядом, что на этот раз головка не прорежется, и взглянул в окно. Прикидывал, какая сегодня будет погода, так как собирался выехать за город.