Хуадад-Сьюрэс. Я читатель – я так вижу
Шрифт:
– Мирта рэго, бэрэйнэр.
– Мирта каррэго воргхрахн, – подверг насилию свои голосовые связки Стенолаз, слегка поклонившись.
Маланиец показал зубы в улыбке. Волчьи зубы, подходящие волчьим глазам. Несмотря на это, лицо наемника стало несравненно мягче.
– Тэрэдор, – то ли спросил, то ли утвердил он.
Джорри знал, что когда-то давным-давно между Берией и Маланией существовала страна Тередия. Детей из Новых южных провинций Берии с ранних лет учили, что назвать себя тередийцем, даже в шутку, приравнивалось к государственной измене. А еще чуть ли не с пеленок тренировали
– На реке Тики жил. В Ухарте, – кивнул молодой человек. То ли ответив на вопрос, то ли просто пояснив.
Великан разглядывал Джорри с благодушным любопытством, Стенолаз больше сосредоточился на огромном, пышущем жаром жеребце. Наемники были не любители говорить попусту, но юноша хотел отдалить момент, когда вновь останется один на один с бесконечным зеленым коридором. Он собирался похвалить чужую лошадь, но маланиец перебил его:
– Подвезти?
Наверно, любой другой человек похлопал бы своего огромного скакуна по шее и чванливо добавил, что «зверю не помешает дополнительная нагрузка» или «это чудовище тебя даже не почувствует». Но маланийцы лишних слов не бросали.
– Не в ругую торону, – вздохнул Джорри, мысленно застонав. В компании наемника ему вряд ли бы что грозило. «Интересно, чем вызвана такая щедрость? Я выгляжу настолько жалко? Или он уже вкрай задолбался общаться с людьми, пачкающими при нем штаны?» – Я же так дойду до Хуадад-Сьюрэс?
– Здесь. Одна дорога, – последовал лаконичный ответ человека, принявшего отказ с полным равнодушием.
– Эм, тречал еще кого? – спросил юноша, почти физически ощущая возвращение давящего одиночества.
– Чиро.
Джорри подумал было, что это обращение – так маланийцы называли мужчин, не владеющих оружием, – но продолжения фразы не последовало, и молодой человек догадался, что слово было ответом. Значит, желтоглазый видел не солдата, не наемника, не торговца – была бы охрана – и не посыльного, которые тоже чаще всего вооружены, а какого-то другого умалишенного, попершегося через лес. Чудно это.
– Понял, – ответил южанин. А потом, решив, что он ничего не потеряет, если спросит, заискивающе улыбнулся: – Едой, лучайно, не поделишься?
Маланиец заржал. И хотя это был веселый смех, вызванный так редко встречаемой у берийцев безобидной наглостью, звучал он очень странно. По спине невольно побежали мурашки.
– Норха, бэрэйнэр! – выкрикнул всадник между приступами хохота. Потом обвел лес могучей рукой: – Охоться!
Пожав плечами под этот странный смех, Джорри с сожалением отметил, что дальнейшего разговора не склеится.
– Ну, тогда… – Со вздохом отходя в сторону, юноша оттарабанил еще одну заученную фразу, но уже на своем родном языке: – Да не оставят тебя духи!
– Удачной охоты, тэрэдор! – подколол его на прощание наемник. А еще говорят, что у варваров нет чувства юмора.
Закашлявшись от пыли, поднятой ветром, когда жеребец рванул с места в карьер, Джорри пропустил, как всадник исчез за поворотом. Только удаляющийся стук копыт еще некоторое временя был свидетельством странной встречи.
Шаркая почти отвалившейся подошвой,
Его поразило очень много вещей, и по возвращении он несколько дней никому не давал себя заткнуть. Внимательность в сочетании с любознательностью породили в нем бесчисленное количество впечатлений и вопросов. Одной из крайне удививших его вещей было то, что люди боялись маланийцев: уступали им дорогу, показывали оберегающие знаки вслед, менялись в лицах, если говорили с наемниками. Когда Джорри спросил у матери, почему так, она сказала, что, возможно, у этих людей не чиста совесть и они боятся, что чья-то месть придет с желтыми глазами.
Не избегающие бездорожья наемники, кто держал путь к Богатому заливу или возвращался оттуда домой, составляли три четверти редких гостей Ухарты – маленькой деревни, где родился и вырос Джорри. Молчаливые, непьющие, редко торгующиеся из-за цен на ночлег, не трогающие женщин, но без церемоний и переживаний о чужих моральных устоях предлагающие купить одну из приглянувшихся. Конечно, новостей о том, что творится в мире, у них узнать было нельзя, но зато всегда было интересно наблюдать за каким-то запомнившимся дикарем: за новыми татуировками и шрамами, за тем, вернется ли он домой, как всегда, примерно через шесть-семь месяцев и выйдет ли снова на промысел еще через один-два.
О, сколько барахла – бесценных сокровищ в то время – дети Ухарты теряли и выигрывали в спорах, чей маланиец дольше протянет! И сколько раз получали по шее за то, что забирались на чью-то крышу, чтобы в полном восторге подглядывать, если варвару взбредет в голову размяться. Несколько раз на памяти Джорри глупые девицы даже убегали с наемниками после такой выразительной игры мышц. А дважды он видел, как маланийцы выясняли отношения друг с другом: быстро, кроваво, совсем не так, как на тренировке. Ему навсегда запомнилось, как один великан швырнул другого, поломив стену сарая. И заплатил за нее позже.
Так или иначе, даже после жизни в Стэржеме во взрослом возрасте Джорри так и не понял, почему люди боялись маланийцев. Ведь, видят Боги, с наведывавшимися в его деревню берийцами всегда было больше проблем. Эти чаще всего были молодыми минами со свитой, разглядывающими чужие владения то ли с целью покупки, то ли – иногда – мародерства или поджога. Часто бухие вдрызг, распускающие руки, не гнушающиеся побить крестьян, голосящие о том, что большей дыры они не видывали.
Из-за того, какой «дырой» была Ухарта – лежащая в стороне от трактов и отделенная всего двумя десятками верст да рекой от проклятой Богами Малании, – такие гости были редкостью, но всегда запоминающимся неприятным событием. Так, в двенадцать Джорри второй раз в жизни ломал ребра, отстаивая честь сестры. Мать потом две декады ему вставать не разрешала, хотя было не так уж и больно и возмутительно скучно. Но еще через декаду он уже забыл о травме.