Хуан Дьявол
Шрифт:
Он ждал ответа, но его не последовало. Разве что в словах, сказанных с ложной насмешкой, подрагивала нежность. Не признаваясь друг другу, два страстно бьющихся сердца стучали так же размеренно, как разбивались бурные волны о скалы. Вскоре Моника испуганно заметила:
– Снова этот шум. Ты не слышал?
– Нужно оглохнуть, чтобы не слышать. И посмотри, как разгорелся вулкан. Разливается река лавы. Долины с той стороны уже должно быть разрушены, сожжены огнем, и если лава выльется в большую реку, то унесет мельницы и фабрики. Было бы забавно.
– Забавно? Как ты можешь такое говорить, Хуан?
– Я не имею в виду,
– Не говори этого, Хуан.
– Это жизнь, Моника. Катастрофа для других может стать спасением для нас; редкая минута счастья обходится без слез или крови.
– Не говори так. Настоящее счастье – когда никого не ранят и никого не убивают. Мало стоит счастье, которое мы достигнем, мучая остальных.
– Мы живем в мире мучений, Моника. Чтобы страдать, от чего нас никто не может освободить.
– Почему ты всегда говоришь так горестно?
– Потому что понимаю многое. Но еще я научился у других, Моника, и неважно, что кое-чему научился у тебя. Не имеет значения, что ты страдаешь, так как мы рождены страдать, но страдать достойно. С достоинством отстаивать наши человеческие права, как однажды я сказал тебе, крепко стоять на грубой и скорбной земле. Это единственное, что меня утешает, когда я веду на смерть этих людей. Возможно, они умрут из-за своего мятежа; но бунтуя они завоевывают свое право на жизнь.
– Какой ужас! Ты слышал? – воскликнула Моника, когда прогремел самый сильный взрыв.
– Да, грохочет земля, но море спокойно, это путь, по которому мы смогли бы пройти. Если случится землетрясение, если этот город, нагроможденный золотом, сотрясется до самых недр, то все упадет и вернется на круги своя. Иногда тот, кого вы зовете Богом, должен протянуть руку над миром и стереть все.
– Ты полон ненависти, Хуан, – посетовала Моника с глубокой болью.
– Не думаю. Раньше, да… Раньше корни моей ненависти были пропитаны желчью, даже когда я казался веселым моряком, готовым смеяться и напиваться в каждом порту. Теперь внутри меня что-то изменилось, наверное, в этом твоя вина, Святая Моника. Теперь моя ненависть – это возмущение против несправедливости и зла. Негодование к тем, кто топчет других, держит в руках хлыст на плантациях или в казарме, начиная с дворца губернатора или коня надсмотрщика. И с гневом и страстной жаждой устранить плохое, изменить его, свирепое желание установить справедливость кулаками. Да, Моника, я полон чего-то, от чего бурлит кровь. Раньше была ненависть, злоба; теперь что-то более благородное: желание бороться, потому что на земле, где мы живем, станет лучше, появится надежда, что уже завтра…
– Завтра что?
– Ба! Безумства!
– Пусть безумства, расскажи о них, Хуан, чтобы я могла заглянуть в твою душу, узнать, что ты там скрываешь, чего желаешь.
– Ты будешь смеяться, если я скажу, что хочу иметь ребенка? Не одного… Больше… Детей… много детей, которые, когда вырастут, найдут лучший мир, достигнутый вот этими руками.
– Ты самый лучший мужчина на земле, Хуан Дьявол!
Белые пальцы Моники приласкали грубые загорелые руки, которые Хуан соединил в выражении силы и нежности; они проскользнули по шраму, который однажды поцеловали, след кинжала Бертолоци,
– Вышла луна и море успокоилось. Сядем в лодку как можно раньше. Мы поставили на карту все.
– Да, Хуан, все. Но прежде чем отправиться в приключение, которое может стать последним, спустимся на пляж, откуда, возможно, увидим небо в последний раз.
– Капитан… Капитан! Капитан… Сеньора Моника! Где они?
– Здесь, Колибри! Беги быстрее! – позвал Хуан. И тихо предупредил: – Что-то случилось, Моника.
– Ай, капитан! Ай, хозяйка! – пожаловался Колибри, приближаясь, запыхавшись от поисков. – Уже час я вас ищу, и никак не найду.
– Почему? Зачем?
– Все люди столпились на пляже, у лодок, готовых выйти в море.
– Ладно и что? – удивился Хуан. – Там, где я велел им быть.
– Да, знаю, хозяин. Но они стоят не потому, что вы приказали; наоборот…
– Наоборот? Что ты хочешь сказать? – спросила Моника.
– Они спорят, ругаются. Они хотят разделить все лодки, которые приказал капитан собрать, и скрыться на них.
– Они что, сошли с ума? – изумилась Моника.
– Как спятившие, моя хозяйка. Много напуганных, плачущих женщин и…
– Там нет Сегундо? – перебил Хуан.
– Да, конечно, есть. Даже хуже, хозяйка. Сегундо среди тех, кто хочет разделить лодки и не хочет ехать на Люцифере. Они говорят, что вместо того, чтобы ехать так далеко, они могут высадиться вон там, чуть ниже, и попытаться взобраться в гору.
– Но там солдаты! Их арестуют! – предупредила изумленная Моника, не в силах понять.
– Естественно! И говоришь, что Сегундо…? – спросил Хуан.
– Сегундо сказал, что Люцифер утонет, когда вместит всех людей.
Хуан вскочил, его глаза сверкали. Он колебался лишь секунду. Затем взял Монику за руку:
– Пойдем. Посмотри, волны опустились. Благоприятная возможность и нужно ей воспользоваться. Мы не можем терять ни минуты.
– Но если они откажутся последовать за тобой, Хуан?
– Последуют те, кто достойны быть спасенными.
Втроем они быстро пришли на пляж, где кружились люди; сильный и властный голос решительно приказал:
– Всем в лодки! Настал час! Женщины и дети первыми! Мужчины, которые толкают лодки, запрыгивают потом! Чего ждете? Вы не слышали? Ты, Мартин, двигай людей к лодке! Ты, Угорь, со своими людьми в воду! Хулиан, готовы!
Как будто голос рассеял сомнение, как будто его присутствие имело дар воодушевлять мужество, его голос подталкивал к воле одного за другим, и первые три лодки вошли в воду. Только Сегундо стоял неподвижно, скрестив руки, словно его мучало жестокое сомнение, а рядом с ним стояло несколько рыбаков, которые должны были сесть в последнюю лодку, и они избегали взгляда Хуана.
– Простите, капитан, но эту лодку мы предпочитаем оставить.
– Оставить себе? Что?
– Вы знаете, капитан. Думаете, я не видел, как Колибри побежал предупредить вас?