Художник механических дел
Шрифт:
С молодости, с тех встреч на бурлацком базаре, была мысль — снять лямку с крестьянских плеч, освободить их от труда нелюдского, выполнения лошадиной должности.
Засыпает Кулибин в возке. Трясется возок по Нижегородскому тракту, по тяжелой осенней дороге.
Рядом тяжко вздыхает жена, Авдотья Васильевна; неможется ей.
И снится Кулибину не Волга — снится серая Нева. И на Зимнем дворце орел. Не тот, что в молодых снах слетал на подоконник, вещая славу и удачу. Черный, когтистый, с горбатым жадным клювом — двуглавый орел царского герба. Одна голова налево отворотилась, другая — направо. Сонный
А у открытых по летнему времени окон дворца обмахиваются кружевными платочками сановники, стоя боком к Неве. Смотрят мимо: одним глазом на дверь во внутренние покои — оттуда выйдет императрица, другим — на вельможу в случае, неторопливо гуляющего по залу.
Тот сон не игра воображения, а воспоминания минувшего. Без малого двадцать лет назад шло по Неве строенное Кулибиным судно. И подобного судна на российских реках прежде не видано.
Была то еловая расшива с большой, толстой мачтой и высоко поднятым носом. Простая расшива, в каких по Волге товары возят. А невидаль в том, что у левого борта и у правого борта высокие гребные колеса. Они медленно крутятся — не поймешь, какой силой. Бурлаки бечеву не тянут, парус не поднят, гребцов нету, а идет расшива вверх по течению. Неторопливо, а идет,— ялик с двумя гребцами еле за ней поспевает. Ветер встречный, волны идут поперек судна.
Когда поднимается на волне нос расшивы, видна бечева. А бурлаков нету. Креплена бечева к валу на расшиве. На том же валу и гребные колеса насажены. А другой конец бечевы за полверсты вверх по течению обвязан вкруг столба, поставленного на берегу.
Река сама несет расшиву, да не вниз по течению — тут чуда бы не было,— а против течения. Вода текучая на плицы колес давит, и колеса крутятся. С колесами и вал, на который они насажены, вертится. А на вал бечева наматывается. И подтягивает расшиву к столбу, что на берегу за полверсты в землю вкопан. Как подойдет расшива к столбу, конец бечевы снимают да всю бечеву с вала на расшиве сматывают. И на ялике завозят ее снова на полверсты вперед, крепят конец на берегу.
Не быстрый ход, да ведь бурлаки-то тянут не шибче. Десять верст прошли от зари до зари — хозяин доволен. А тут на кулибинском судне тяжелый труд вода несет — не люди. Вот где выигрыш, вот о чем заботился Иван Петрович... Неторопливо выходит из внутренних дворцовых покоев императрица и шествует к окну. Мимо Зимнего дворца идет судно. Императрица смотрит. И вельможи, что прежде мимо глядели, став вполоборота, скосили глаза — один глаз на судно, другой на государыню.
Императрица улыбнулась. И улыбнулись вельможи. Императрица помахала кружевным платочком — и высунулись из окон дворцовых, затрепыхались десятки платков.
Шла расшива против течения, против ветра, покачиваясь на крутой волне.
На расшиве же пребывали члены Адмиралтейств-коллегий— комиссия для опробования судна.
И, завидев в окне императрицу, они сняли шляпы, низко кланялись и улыбались, показывая полное удовольствие.
Судно было комиссией одобрено.
Однако для установки в кунсткамере, наряду с прочими редкостями, самоходное судно по размерам было неудобно. Увеселительных прогулок по Неве в тот год не затевалось, и с новым умопроизведением господина Кулибина
Пользы от него не предвидели: труд бурлаков был в те годы отменно дешев.
А об освобождении бурлаков от лошадиной должности мечты у императрицы не было.
До времени Кулибин разговор о судне оставил. А время не приходило. Обстоятельства становились год от года все хуже. Императору Павлу до волжского судоходства дела вовсе не было. Император же Александр, вступив на престол, отдался высоким мыслям о благоденствии и славе России, а в мелочи не вникал.
Ехал Кулибин в Нижний за делом: построить новое самоходное судно и показать воочию его выгоду тем, кто возит товары по Волге,— судовщикам да купцам. Для того и взял вперед пенсию — на строение судна...
То потряхивает возок на ухабах, то вязнет он в грязи. Дурна дорога. Иван Петрович считает в уме — который раз! — сколько купцам будет денежной выгоды от самоходных судов. Только этим и взять можно. О тяжести бурлацкого труда разговор был бы совсем без пользы — то для купцов не великой важности дело. Выдюжит русский мужик, он могуч.
Едва внесли ямщики вещи в старый дом на Успенском съезде, едва открыли ставни и раскинули постель для совсем разболевшейся Авдотьи Васильевны, как Иван Петрович ушел со двора.
Не друзей отыскать, не родным местам поклониться, быстрым шагом спускался он к Волге. Развернул бережно укутанный в тряпицу прибор, который придуман и построен им в Петербурге перед отъездом, опустил его в воду и присел на берегу.
Прибор был для измерения силы речного стремления.
Сидел до темноты, записывал, что показывает прибор, считал.
А дома встретила испуганная служанка. Плохо, вовсе плохо Авдотье Васильевне. Послал Иван Петрович за лекарем...
Бедой началось житье нижегородское, тяжким горем. Умерла Авдотья Васильевна. Как занемогла в трудной дороге, так и не оправилась. Скончалась в тяжелых родах.
И стало Ивану Петровичу одиноко и немило в отечестве своем, в родном Нижнем Новгороде.
Казалось, что стареет, что болезни начинают одолевать, пришли думы о смерти.
Пишет Иван Петрович письмо старшему сыну, Семену Ивановичу, как перед смертью пишет. А что завещать? Труды неоконченные? Или заботу о применении к пользе общественной творений, за долгую жизнь свершенных?
Нет, такую ношу сыну не снести. И не по нраву Ивану Петровичу на чужие плечи класть свою заботу. Одно завещал Семену: пусть позаботится старший о младших, о восьми братьях и сестрах.
А свои дела самому справлить надо. Что успеет.
Много надо успеть. Неужто же судно водоходное не пойдет по Волге?
И от той мысли словно сил прибыло.
Выходит Иван Петрович из спаленки приземистого своего домика на Успенском съезде. Не нажил добра за долгую жизнь — дом беднее родительского стал.
Садится Иван Петрович за стол, перебирает бумаги. Ныне время не чертежам, не расчетам техническим, а расчетам купеческим. Доказать надо выгоду машинных судов.
И натягивает Иван Петрович сапоги на больные ноги, выходит из дому. Идет он к сыновьям купцов, которых знал в молодые годы, идет к судовщикам. Узнает цены за перевоз товаров по Волге и много ли нынче бурлацкой артели за путину платят. Заводит речь о судах машинных.