Художники
Шрифт:
Вспомним, какой искренней, какой сердечной была ваша встреча, и скажем: «А ведь мы были моложе тогда, не так ли?» Как быстро летит время, и мир приемлет спои новые денные заботы — пытаясь разрешить их, и как прекрасна взаимоуважительность между народами, сколько мудрости и правоты в доброте, сколь плодотворны и безошибочны для взаимоотношений долг и доверие, честность и юмор... Вы, верно, уже думаете — к чему это он все, скажите на милость? Так вот: сказанное — лишь немногое ни того, что я нашел, читая Чехова. А сколько еще можно сказать! Ведь перечитывая сейчас тот самый рассказ, что прочитал когда-то, более полувека назад, впервые, я воспринимаю его так, словно он только что написан, все еще нов и по-прежнему читается мною впервые. Только он, этот рассказ, стал для меня теперь еще лучше, чем когда-либо
Но вот что прелюбопытно: разговор о Чехове, возникший тогда при нашем расставании с Уильямом Сарояном, оказался не праздным: в письме, о котором я говорю, писатель не просто вернулся к Чехову, он как бы призвал его в свидетели, воздав должное тому значительному, что символизировал Чехов, писатель и человек.
«Мои друзья и дорогие мои читатели из «Советской литературы», — продолжает Сароян. — Чудо великого творения в том и состоит, что оно побуждает читателя быть соучастником творчества... Читатели открывают себя в читаемой книге, и если это действительно великая книга, они обнаруживают в себе то же величие. Кого же еще, как не себя и не все человечество, обретает читатель в книге писателя?.. И вот что произошло на деле — после чтения великих писателей — писателей с большим сердцем, как о них говорят, писателей с состраданием, писателей воистину добрых, писателей с юмором и смехом, преисполненных света и веры — от великого их духовного здоровья, хотя бы и слабых, и больных телом, каким был Антон Чехов... Мне стало казаться, что если и есть во мне, в моем характере, в самой моей жизни что-либо действительно значащее, то это писательство, и Антон Чехов приказал мне писать. И теперь, когда бы я ни начинал что-либо, рассказ, например, — если дело не шло, я откладывал страницу и возвращался к чтению, к Антону Чехову, читал несколько страниц, и снова мне становилось ясно, как это надо делать. Что же было в нем такого, что столь неотвратимо влекло меня? Видимо, его собственное присутствие во всем, что он писал. Это был он, человек по имени Антон Чехов...»
Вот так писал нам Уильям Сароян. И его письмо, такое сердечное и мудрое, было близко жизни и потому, что в мире Чехова, который вмещало сознание писателя таким объемным и многомерным, Сароян отыскал нечто такое, что объясняло нам день нынешний.
Пришло сообщение из Сан-Франциско: «Умер Сароян». Резануло острой болью. На память пришли сарояновские слова, произнесенные во время той нашей встречи на набережной Шевченко: «Все могу понять — не могу понять смерти человека. Вдруг явится беспомощность, какой не было прежде. Мыслью... беспомощность...»
АРАГОН
Была ранняя осень шестидесятого года, теплая, изредка сопутствуемая грозами с белой молнией и потоками ливня, обильными и грохочущими.
Непросто было выдержать расписание нашей туристской стайки, но оно соблюдалось: Лувр, музей Родена, выставка шагаловеких витражей...
Мне было интересно, как смотрела Париж Маргарита Иосифовна Алигер, — по-моему, это ее первое посещение французской столицы. В ее взгляде на дива Парижа не было счастливого беспамятства, но пристальность, требующая напряжения ума, была. Только время от времени, вслушиваясь, как самозабвенно лопотала девушка-гид, Маргарита Иосифовна произносила:
— Ничему никогда не завидовала, завидую знанию языка...
Как ни герметичен мирок нашей стайки, путешествующей по Парижу, у здешней молвы бронебойная сила:
— Арагон купил Эльзе мельницу и поселил ее едва ли не рядом с плотиной...
Ну, новость действительно хоть куда — да убережешься ли от нее?
Единственно кого эта новость не застает врасплох, это Алигер — в ее реплике есть искорка юмора, а в беспечальной искорке конечно же самообладание:
— Мельницу показать не обещаю, а новое обиталище Арагонов на рю Гринель, пожалуй, покажу...
Случайно или нет, но едва ли ни одновременно с переселением на мельницу Арагоны обосновались в новой квартире на рю Гринель, — это в двух шагах от посольства. То обстоятельство, что
Чтобы утвердиться в этой мысли, не обязательно было прикасаться к арагоновским стихам об Эльзе, но свое говорили и эти стихи.
Настанет, Эльза, день, и ты услышишь в нем
Стихи мои из уст без муки ваших дней...
Да, Маргарита Иосифовна пообещала весьма определенно показать новое обиталище Арагонов на рю Гринель, — если учесть, что незадолго до этого в Москве вышел томик арагоновских стихов в переводе Алигер, такое посещение было естественным. Итак, перспектива встречи с Арагонами в их новом доме на рю Гринель прояснилась с достаточной определенностью — Маргарита Иосифовна просила меня быть с нею.
Помню городской дворик действительно через дорогу от посольства, выстланный плоским камнем, и несколько в глубине дворика вход в квартиру Арагонов — дом был старинный, без лифта, с нарядной лестницей, укрытой ковровой дорожкой, — в конце каждого марша стояли полу кресла, рассчитанные, очевидно, на гостей определенного возраста. И дорожка, и полукресла, и бра над дорожками были без признаков старины, свидетельствуя, что хозяева являются здесь людьми новыми.
Нас встретила Эльза и повела к большому итальянскому окну в гостиной, у которого был сервирован кофейный столик.
С видимой властностью Эльза взяла разговор в свои руки. Она полагала, что нейтральной темой, которая должна устроить и ее и гостей, будет новая квартира Арагонов, и принялась рассказывать с обстоятельностью, как труден был переезд. Но хозяйка должна была почувствовать, что интерес гостей обращен к иному. По всему, мы были на рю Гринель, когда там уже получили русский текст последних стихов поэта. Конечно, что-то могла сказать и Эльза, но она сочла себя не беспристрастной — ведь стихи посвящены ей — и ушла в тень, тем более что это было сделать нетрудно — освещенным оставался небольшой кусок паркета, на котором расположился наш столик.
— Полагаю, я должна оставить эту возможность Арагону — ведь он и говорит и читает по-русски... — Эльза качнула головой, и копна ее волос, как мне почудилось, не замутненная сединой, встревожилась. — Должна посочувствовать: переводить его всегда трудно...
Деликатная Маргарита Иосифовна не возразила:
— Что трудно, то трудно...
На том и условились: разговор будет продолжен, как только к нему сможет подключиться Арагон.
— Как я поняла в последний разговор Арагона с Галимаром. — произнесла Эльза, — возник план издания библиотеки новой русской прозы и поэзии на французском — Арагон передал издательству свой план...
Эльза с заметным воодушевлением заговорила о плане издания. Она тут же на память воссоздала этот план, составленный Арагоном, не остановившись перед тем, чтобы спросить:
— А как эти книги были встречены в Москве?
Помню, прощаясь, она как бы между прочим ввела нас в свой рабочий кабинет, и вновь нас объяла атмосфера деловой женщины, женщины, умеющей работать в том темпе и с той целесообразностью, какие единственно здесь уместны, — в кабинете был изыск и рациональность.
Я спросил себя, быть может в этот день не впервые: где суть Триоле, где ее истинное призвание? В том, что отыскал в ней Арагон: женщина с яркими глазами, которую рассмотрел в ней поэт и нарек вдохновенным «Меджнун Эльза» — «Одержимой Эльзой», или то, что померещилось мне только что: писательница, обратившая свою фантазию и ум к острейшим проблемам современности, и одновременно деловой человек, при этом деловой человек не в меньшей мере, чем писательница? Кстати, кабинет Эльзы в новой квартире на улице Гринель, как мне привиделось, свидетельствовал, что страсти делового человека грозили возобладать над всем остальным. Однако вряд ли тут уместна даже тень категоричности. Убедил себя, что понимание придет со стихами Арагона, прежде всего с «Меджнун», — в цикле стихов, посвященных Эльзе, тут и запев, и стержень мысли, и то сплетенье слов, которое способно удержать всевластие понятия — «Меджнун». Но действительно тут ничего не поймешь, не обратившись к стихам Арагона, хотя бы к некоторым его строкам. Вот они: