Хутор Гилье. Майса Юнс

Ли Юнас

Мне многое надо обдумать, в том числе и все, что связано с моим будущим положением. Кроме того, мне хотелось бы изучить французскую грамматику, короче — прожить лето у нас дома одной и ко всему подготовиться. Ведь все-таки то, что меня ожидает, сделать потруднее, чем примерить новое шелковое платье.

Ой, подумать только, что это лето я смогу снова провести в Гилье! Вчера я весь день вспоминала, как прекрасно было тогда в горах.

Нет, что и говорить, мы с тетей не могли бы поладить, если бы долго жили вместе. Самая суть ее характера, как бы она ее ни скрывала, рассыпаясь в любезностях и прикрываясь сладкими речами, заключается в том,

что она — тиран. Именно поэтому она и хочет решить по своему усмотрению все, что касается моей свадьбы, и поэтому — меня это настолько возмущает и терзает, что я не нахожу слов для выражения — она вынудила моего доброго дядю (сказать, что у него сильный характер, было бы клеветой) совершить далеко не самый благородный поступок в его жизни — отказать Грипу от места, которое он занимал в его канцелярии. Тем самым она лишила его сразу половины тех доходов, которые ему необходимы для существования и дальнейшего учения, и все это только потому, что ей не по душе его взгляды.

Я ей прямо сказала, что я по этому поводу думаю: это проявление не только нетерпимости, но и полного бессердечия. Я была просто вне себя от возмущения.

Все же мне хотелось бы узнать, почему, собственно говоря, тетя его так преследует. Я ведь знаю, что ее поступками всегда движет какая-то тайная пружина».

Пришлось, конечно, посчитавшись с желанием Ингер-Юханны, свадьбу отложить. В этой связи у капитана завязалась оживленная переписка с городом.

Но потом Рённов получил новое назначение, и у него возникла практическая необходимость зажить своим домом к середине октября. Это и сыграло решающую роль и снова перевесило, так сказать, чашу весов.

Капитан решил полностью отремонтировать и привести в порядок дом в Гилье. Комнаты второго этажа он намеревался побелить и вообще обновить к приезду молодоженов, которые собирались провести здесь месяц после свадьбы, назначенной теперь на июнь.

Ингер-Юханне готовился сюрприз: дом и дворовые строения красили в красный цвет, а оконные рамы — в белый.

Куртка капитана была вся заляпана масляной краской, потому что целыми днями он стоял возле стремянки маляра и наблюдал за ходом покраски: сперва — как грунтовали, потом — как красили по первому разу и наконец — как завершали работу, покрывая стены во второй раз. Дул легкий весенний ветер, и краска сохла мгновенно.

Правда, во время всех этих хлопот у него часто начиналось головокружение, и тогда он стоял не двигаясь, пока оно не проходило. Но он объяснял это тем, что в этом году ему спустили слишком мало крови, если учесть его нынешнюю комплекцию. Ну, и кроме того, он, наверное, чересчур рьяно взялся за этот ремонт. Да и тосковал он очень.

Он говорил только об Ингер-Юханне — о ее видах на будущее, о ее красоте и талантах. Когда она была еще совсем маленькая, он уже заметил, что в ней заложено, — мать не может этого отрицать.

В радостном возбуждении бегал он по двору, и повсюду слышалась его громкая речь, но мать часто думала, что он был куда здоровее и не таким толстым в те времена, когда у него было больше огорчений и будущее не рисовалось ему в столь розовом свете.

Она передала ему соображения тети Алетте по поводу учебы Йёргена.

— Я не могу отделаться от мысли, что истинное счастье Йёргена заключается, быть может, вовсе не в той деятельности, которую мы для него выбрали, — сказала мать.

— А какую же другую деятельность можно для него выбрать? Уж не считаешь ли ты, что он должен

стать сапожником и на коленях снимать мерки с заказчиков? Нет, этому не бывать, — ответил капитан убежденно и выпрямился. — Если уж нам оказалось по средствам дать ему возможность учиться, пусть учится. Я знал людей куда глупее его, и все же они стали священниками или фогтами.

Однажды капитан впопыхах кинул матери на стол письмо от тети Алетте, которое пришло вместе с его служебной почтой.

— Если там есть что-нибудь интересное, ты потом мне расскажешь! — крикнул он ей, подымаясь по лестнице в свой кабинет. За последнее время он стал еще более грузным, и одышка у него усилилась.

«Кристиания, 1 мая.

Горячо любимая Гитта!

На этот раз я пишу тебе с чувством тихой грусти. Пожалуй, мне хотелось бы употребить даже более сильное выражение. Мои старые уши словно слышат горестный крик, и он заглушает ясный голос надежды, которую мы питали и которой, боюсь, не суждено уже сбыться. И утешение я вижу только в окрепшей у меня за долгую жизнь вере, что все, что ни свершается на земле, определяется высшей мудростью.

Поскольку я до сих пор всегда старалась рассказывать тебе как можно более подробно все, что касается Ингер-Юханны, то и теперь мне кажется наиболее правильным не скрывать от тебя той внутренней борьбы, которую она сейчас ведет. Справиться с охватившим ее чувством ей поможет, я надеюсь, то обстоятельство, что оно не успело еще созреть и окрепнуть.

Но чувство это есть, и оно ее терзает — впрочем, я надеюсь, скорее как возможность, чем как реальность, поскольку, повторяю, оно не успело пустить в ней корни, не стало еще живым растением, которое нельзя вырвать, не ранив ее души.

Однако никогда еще хитроумные расчеты не приносили такой печальной победы, как та, которую одержала губернаторша, когда ради борьбы с рождающимся чувством удалила молодого человека из дома и даже преследовала его, чтобы дальнейшее пребывание в городе стало для него невозможным.

Если иметь в виду — а это было совершенно очевидно, — что Ингер-Юханна глубоко симпатизировала Грипу, когда ему приходилось терпеть столько несправедливостей, отстаивая свои убеждения, более того — была глубоко возмущена всеми этими преследованиями, то, собственно говоря, исход не так уж трудно было предсказать.

Как-то раз морозным днем, в начале зимы, Ингер-Юханна пришла ко мне в сильном волнении, надеясь, видимо, узнать от Йёргена, как обстоят дела у Грипа. Ведь это по ее побуждению Йёрген обратился к студенту с просьбой давать ему уроки четыре раза в неделю.

В этот день я убедилась в том, что до сих пор только подозревала, но что, однако, не скрылось от острого глаза твоей невестки, а именно, что студент Грип все больше и больше овладевал мыслями и думами Ингер-Юханны, хотя она и не отдает себе в этом отчета.

Бесполезно пытаться скрыть подобное чувство — это кризис, с которым она сама должна справиться, прежде чем стать женой другого, иначе она попадет в ложное положение и всю жизнь будет от этого страдать.

Я полагаю, хотя и не имею никаких точных сведений на этот счет, что сообщение о помолвке Ингер-Юханны было для Грипа горьким разочарованием и разрушило его, может быть, еще очень смутные надежды.

Никогда в жизни не забуду их юных серьезных лиц, когда они случайно встретились у меня. На мгновение их взгляды скрестились. Но они обменялись лишь немногими словами.