Хуже войны
Шрифт:
Скомкав исписанный аккуратным почерком тетрадный лист, курсант швырнул его в мусорную корзину.
Да, он принял предложение Коробова. Но когда давал свое согласие помогать... Фоменко много читал об этом и видел в кино. Особенно красиво все было в кино: бесстрашные чекисты с холодной головой и чистыми руками и ненавистные враги...
Господи, да какие могли быть среди его однокурсников враги?
Яркие кадры кино исчезли, и Фоменко увидел себя сидящим в огромном кинозале, где остальные, затаив дыхание, наблюдали за грандиозным
Нет, прятать в своей голове второе дно, о котором бы не подозревали его однокурсники, копить там обрывки их доверчивой, простодушной болтовни, а потом время от времени вываливать все накопившееся на стол Коробова - так бы он никогда не смог.
И если бы знал это сразу, то сказал бы Коробову «нет» еще при первой встрече.
...Фоменко хотел сказать об этом в кабинете особиста и молчал, мучительно подбирая слова. Но говорить ничего не пришлось. Коробов понял.
Он выразил сожаление, что курсант не оправдал его надежд, и отпустил с миром.
Еще месяца два Фоменко ждал. Чего? Он полагал, что заслуживает наказания: он был лучшим на курсе, но отказался помочь особому отделу. Однако прошел месяц, другой, третий, а в жизни Фоменко ничего не изменилось. Он, как и прежде, успешно сдавал зачеты и экзамены, получал ворошиловскую стипендию и даже в очередной раз был избран в бюро ВЛКСМ роты. Скоро он и вовсе забыл о существовании Коробова.
19.
И вот спустя почти двадцать лет ротный вспомнил о нем. Потому что прочитал в глазах секретаря парткома то же плохо скрываемое и напряженное ожидание, которое было когда-то во взгляде пригласившего Фоменко на первую беседу особиста.
– Так, так. Четверо, говоришь, попали в твою роту, - Поташов поджал пухлые губы.
– Успел познакомиться?
– Нет еще.
– Зато я успел, - подполковник шумно вздохнул.
– В том числе и с рядовым Ойте.
Ротный удивленно вскинул брови.
– Чудная фамилия.
– Немецкая.
– То есть?
– Немец он, - со злостью сказал Поташов. – Да в придачу еще и меннонит. Есть такая христианская конфессия… Среди обрусевших немцев их много. На гражданке золотые люди: не пьют, не курят. А в армии с ними одна морока…
– Знаю, - вздохнул Фоменко. – Мне один такой попадался, в Карелии. Им вера оружие брать в руки запрещает…
Он вскинул голову.
– Но как же… - Фоменко недоуменно пожал плечами. – Как он попал в Афган? Есть приказ. Таких сюда нельзя.
– Правильно. Мне его в Ашхабаде подсунули. А времени проверить не было.
– Так что ж его теперь, обратно? – простодушно спросил ротный.
– Ты же не дурак, Фоменко, а такое говоришь, - почти ласково произнес секретарь. – Нельзя его обратно... Большие неприятности могут быть. У меня…
Поташов почесал
– Тебе, кажется, уже давно пора майора получать, а?
– Пора. Да должность капитанская, - Фоменко развел руками, но тут же, устыдившись этого слишком откровенного жеста, быстро спрятал их за спину.
– Это дело поправимое. Должность найдется, - губы Поташова растянулись в гримасе, которая должна была означать улыбку.
– Для умного человека всегда найдется.
И снова его напряженно-ждущие глаза говорили: «Ты же знаешь, что в третьем батальоне освободилась должность начальника штаба. Вот бы тебе на нее, а? Через месяц получил бы майора».
– Если вы считаете, что я достоин..., - пытаясь не выдать охватившего его волнения, сказал капитан.
– Твою кандидатуру рассматривают, - с напускным безразличием протянул Поташов.
– Но есть и другие, понимаешь?
– Понимаю, - кивнул ротный.
– Командир полка обязательно посоветуется со мной, и если я буду настоятельно рекомендовать тебя..., - подполковник помедлил.
– Пора получать майора, а?
– Я оправдаю ваше доверие, - отрезал капитан, не найдя ничего лучшего.
– Вернемся к Ойте, - секретарь расправил жирные плечи, и Фоменко почувствовал, что сейчас Поташов скажет главное - то, ради чего он вызывал его к себе.
– Пока только мы с тобой знаем, кто такой этот Ойте, - подполковник говорил очень медленно - так медленно, что паузы между его словами значили несравненно больше, чем сами слова.
– Но если про него узнают там, - секретарь скосил глаза к потолку, - будет плохо. И мне, и тебе.
На лице Фоменко не дрогнул ни один мускул.
– Рано или поздно там об этом узнают, товарищ подполковник.
– Не должны узнать, - ноздри узкого носа Поташова раздулись. – Завтра твоя рота уходит на «боевые». А молодым и неопытным, вроде Ойте, первый раз в бою всегда бывает трудно…
20.
После ужина официантки офицерской столовой убирали со столов. Торопливо кидая в большой чугунный бак ложки и вилки, самая старшая из них — полная и крикливая Света - смахнула с носа капельки пота и скомандовала:
– Шевелись, бабы! Не знаю, как вам, а мне надо сбежать пораньше.
– Твой, небось, уже к окну приклеился. Ждет! — отозвалась, нагружая передвижную тележку мисками, Наталья. Она была почти одних лет со Светой, но смотрелась моложе из-за коротко стриженных и по-кукольному завитых рыжих волос.
Света сладко потянулась.
– Всю ночь спать не даст…
– А мой напьется на радостях да удрыхнет, - заявила Наталья.
– Зато уж завтра поутру...
Заговорщицки подмигнув Наталье, Света повернулась к Аннушке, которая молчаливо протирала столы.
– А ты, Ань, торопишься или нет? Словно не слыша, Аннушка продолжала орудовать тряпкой.