Хвала и слава. Том 1
Шрифт:
— Да, история.
Януш хотел было уже отворить дверь, но тут увидел, как меж стволов в глубине парка мелькнули какие-то тени — будто волки неслись по лесу. Трое всадников быстро приближались к дому. Лошади стали, и всадники спешились. Высокий юноша в сапогах:, шатаясь, шел по гравию. Янушу казалось, что он видит сон. Подойдя к крыльцу, юноша, тяжело дыша, прислонился к колонне. Януш узнал сестру.
— Марыся, — сказал он, не двигаясь с места. — Ты?
Женщина жадно хватала ртом воздух. Позади нее стояли двое казаков из
— Михайлово сожжено… — сказала Билинская и поднялась на ступеньку крыльца.
— А Ксаверий? Что с Ксаверием? — спросил Януш о зяте.
— Убит… Ивановский и его сыновья тоже убиты…
— Ты приехала одна? Оттуда?
— Я выехала ночью. Семен и Левко со мной, но они сейчас же должны вернуться назад.
Взяв ребенка из рук казака, Марыся передала его брату.
Януш еще ни разу не видел своего племянника, крошечное личико спящего ничего ему не говорило. Ребенок шумно дышал. Может, у него жар?
— А лошади? — спросил Януш.
— Лошадей они заберут с собой, — ответила Марыся. — Это не наши. Наших перестреляли… Другие сгорели…
— Идите в кухню, — обратился Януш к парням.
— Ни, ни, — ответил Левко. — Нам треба вертатысь… На селе заночуем…
Марыся повернулась к казакам, хотела что-то сказать им, но не смогла. Казаки тоже молчали. С минуту они смотрели друг на друга, не говоря ни слова. Потом Марыся наклонилась со ступеньки и поцеловала в лоб Семена и Левко.
— С богом, — сказала она.
— Оставайтесь с богом, — в один голос ответили оба и, сев на взмыленных лошадей, умчались галопом.
Все это свершилось так быстро, что Януш не успел понять, что происходит.
— Что же мы стоим у дверей, — сказала Марыся, — пошли в дом.
— И верно, — спохватился Януш. — А я не уроню Алека?
— Сейчас возьму его.
— А знаешь, отец болен, ждет тебя, — вдруг вспомнил Януш. — Несколько недель только о тебе и говорил. Теперь уж ничего не говорит.
Билинская стремительно вошла в переднюю. Старый, очень странный двухэтажный дом пропах плесенью. Вправо и влево тянулись нетопленные пустые комнаты. Билинская миновала их, направляясь к спальне отца.
Все, что можно, вывезено было в Сквиру: ценные картины, серебро, фарфор, фортепьяно Мышинского. В кабинете стояла только бездушная машина с валиками вырезанных нот — пианола. Вид этого безжизненного инструмента как бы подготовил Билинскую к встрече с парализованным отцом. Она остановилась, глядя покинутую пианолу и словно Только сейчас поняла, что произошло с ней, что происходит вокруг. Януш, отдав спящего ребенка панне Бесядовской, стоял рядом с сестрой, оба смотрели на пианолу.
— Он очень болен? — спросила княгиня.
— Парализован.
— Неужели это безнадежно?
— Не знаю. Врач был две недели назад.
— Он в сознании?
— Не знаю. Он ничего не говорит, не может.
— Кто за ним ухаживает?
— Текла.
— А
— Только Текла Бесядовская и Станислав, да вот еще пленные…
В эту минуту отворилась дверь и вошел Станислав в старой синей ливрее с золотыми пуговицами. Остановившись у порога и склонив седую, тщательно причесанную голову, он спросил:
— Прикажете, княгиня, подать чаю?
— Вообще что-нибудь покушать. Я с самого вечера ничего не ела.
— Что у нас там есть, Станислав? — спросил Януш.
— Небогато. Но что-нибудь найдется.
Ровным шагом и с достоинством, словно выступая на сцене, Станислав удалился.
— Боюсь я туда идти, — сказала Марыся. — Узнает ли он меня?
— Еще бы. Он все время думает о тебе.
— Откуда ты знаешь? — Билинская уже с порога спальни повернулась к брату. — Откуда ты знаешь?
Януш слабо улыбнулся.
— Знаю. Он думал о тебе всю жизнь. А сейчас и подавно.
Марыся пожала плечами и шагнула в комнату.
Мышинский лежал на кровати, утонув в подушках. Виден был только его профиль. Заострившиеся черты когда-то крупного лица и багровый цвет кожи делали его похожим на какую-то гротескную куклу. Веки больного были полуопущены, он тяжело дышал.
Билинская быстро прошла те несколько шагов, что отделяли ее от кровати, стремительно протянула руку и коснулась кисти отца, беспомощно лежавшей на простыне. Она была холодная. Старый Мышинский почувствовал прикосновение и медленно пошевелил пальцами — это была левая, не парализованная рука. Веки его приподнялись, и Марыся вдруг почувствовала на себе осмысленный взгляд отца. Он сосредоточенно смотрел на нее, между широких бровей появилась складка — мысль его напряженно работала, и нечто похожее на улыбку осветило левую сторону лица.
Больной уже несколько дней ничего не говорил, но тут вдруг губы его искривились в тяжелом усилии, и он прохрипел:
— Марыся.
Билинская упала на колени у кровати и громко зарыдала.
— Отец… Ксаверий… Ксаверий… — повторяла она.
Но старый Мышинский не слышал или, может, не слушал ее. Лицо его вновь застыло, углы губ опустились. Януш стоял позади сестры и внимательно смотрел на отца. Билинская вдруг вскочила.
— Где ребенок? Где Алек? Я должна показать его отцу.
— Но ведь он у Теклы.
— Прикажи принести его.
— Прикажи… — Януш усмехнулся. — Кому? Карл ушел за мукой.
Он отправился сам, разыскал Бесядовскую в буфетной — она развернула мальчика, освободив его от всех платков, пеленок и подушек, в которые ребенок был закутан в дорогу. Мальчик показался Янушу крохотным, слабым существом — он в первый раз взглянул на племянника с нежностью.
Ребенок проснулся и заплакал. Януш попросил Бесядовскую отнести ребенка в комнату больного, а сам остался в холле — у него не хватало сил присутствовать при традиционном благословении.