Хвала и слава. Том 1

Ивашкевич Ярослав

Телегу с солдатами они отослали, а австрийцев отправили в Сквиру, в дом, где должно было обитать семейство Ройских.

Спыхала вырвал листок из блокнота и написал несколько слов Оле:

Еду прямо в Одессу, надеюсь, что скоро там встретимся.

Казимеж.

VI

Когда после трехдневного путешествия поздно вечером Януш постучался в квартиру Шиллеров, ему открыл сам Эдгар. Он не сразу узнал Януша, а узнав, очень обрадовался.

На примусе, стоявшем в его рабочей комнате, он вскипятил воду и принялся поить чаем Януша, падавшего с ног от усталости. У Эдгара была приятная особенность — он никогда не задавал лишних вопросов. Сейчас Януш оценил это вполне, он был бы просто не в состоянии рассказывать о последних своих переживаниях.

В нашем доме сейчас пусто, словно в костеле, — сказал Эдгар. — Отец остался в Петербурге, а мама спит.

Януш почувствовал, что Эдгар не хочет говорить об Эльжбете, и тоже не стал задавать ему никаких вопросов.

Опустевшая квартира Шиллеров показалась Янушу еще больше. Электричества не было, и, когда Эдгар медленно двигался по неосвещенным комнатам со свечой в руке, по стенам ползли длинные тени. В рабочей комнате Эдгара стоял раскрытый рояль, на пюпитре лежали ноты. Эдгар поставил свечу на подставку и занялся чаем. Усевшись в глубокое, удобное кресло, Януш прикрыл глаза. Ему казалось, что все это снится.

Наконец Эдгар спросил:

— Ты приехал один?

— Нет, с сестрой. Шурин убит. Сестра с ребенком остановилась у пани Мушки. Ну и еще Спыхала…

— Казимеж? Откуда он взялся?

— Собственно говоря, я даже не знаю. Он был в Молинцах, у Ройских.

— А Ройские?

— Остались в Сквире. Наверно, приедут сюда. Знаешь, Эдгар, спасибо тебе за твои письма. Только благодаря им я мог еще как-то жить в последнее время.

— Ну что-то ведь и кроме них было.

— Немногое, ты ведь знаешь. С отцом еще труднее стало, А знаешь, он все играл твою сонату.

— Неужели?

— На пианоле, конечно. Был однажды такой летний вечер, душный очень, потом настала ночь, собралась гроза, я не мог спать, лежал у себя наверху и ел сливы, а внизу отец играл твое анданте. Знаешь, так…

— Должно быть, это было ужасно.

— Мне нравилось.

Эдгар подал ему чай. Без сахара.

— Ты голоден? У меня тут есть два куска хлеба.

Януш жевал черствый хлеб и запивал чаем. Натуральный чай был теперь большой редкостью, он с наслаждением вдыхал аромат горячего темного напитка.

— Ну, что ты обо всем этом думаешь? — спросил Януш.

— О чем?

— Обо всех этих событиях.

— Что же, революция должна пройти через все свои стадии.

— А мы?

— А мы должны это переждать. Либо переждем, либо…

— Знаешь, ты просто несносен с этим своим эстетством.

— Минуту назад ты хорошо отзывался о моих письмах.

— Письма твои были очень хорошие. В них было мое спасение.

— А между тем они только утверждали мое эстетическое кредо. Я и сам искал в них спасения.

— От чего? От жизни?

— От такой вот жизни.

— А я, знаешь, думаю так… — продолжал Януш. — Отец мой умер…

— Я не знал…

— Отец

умер, дом сгорел. Я свободен, свободен!

— Свободен! А может, тебе лишь кажется?

— Эдгар, оставь меня в покое, я хочу жить.

— Тебе это только кажется.

— Не отнимай у меня иллюзий. Ну а как Ариадна?

Наконец-то было произнесено это имя. Януш с нетерпением ждал ответа. Он смотрел на Эдгара, но тот сосредоточенно наливал чай. Видно, говорить об этом ему не хотелось.

Только на следующий день, в полдень, пришла Ариадна.

Странная это была встреча.

Все утро Эдгар говорил о музыке и показывал Янушу наброски своих новых вещей. В нетопленном доме было очень холодно. Из своей комнаты вышла пани Шиллер, она взволнованно требовала, чтобы Януш рассказал ей обо всем пережитом, особенно о смерти отца и Ксаверия Билинского; то и дело хватаясь за голову, она твердила: «Это ужасно, ужасно!» — что очень раздражало Януша.

Вообще он не мог рассказывать о том, что произошло. Все было слишком свежо в его памяти, и потому песни Эдгара были ему приятнее, чем сочувствие и соболезнования его матери.

Около полудня появился еще один обитатель этого дома — профессор Рыневич, довольно известный ботаник. Он тоже пришел послушать музыку Эдгара — песни на слова Лермонтова, в основе их лежали кавказские мотивы. Профессор Рыневич восторгался песнями, обнаружив великолепное знание современной музыки и вопросов композиции, он даже поправил Эдгара в двух местах. Янушу песни не понравились, раздражала их чрезмерная экзотичность; их ориентализм наводил скуку.

И тут вдруг произошло нечто невероятное. Украинские националисты, в руках которых находился город, явились реквизировать для армии квартиру Шиллеров, но старик дворник, поляк Вольский, не впустил их в дом, запер ворота и сказал, что не пустит — и все тут. Солдаты махнули рукой и ушли. Пани Шиллер задрожала от страха.

— Как это вы, Наполеон, — говорила она старику Вольскому, носившему это историческое имя, — как вы отважились на подобное? Как вы могли?

А старый дворник улыбался, стоя на пороге комнаты, где собрались сейчас все обитатели дома, и твердил:

— Не пустил, и все тут! Нечего этим хамам по дому шататься.

За спиной Вольского стояла его молоденькая дочь и удерживала отца за локоть:

— Я ведь говорила, папа, я ведь говорила, что пани Шиллер будет сердиться!

— Вас, Наполеон, еще, чего доброго, когда-нибудь застрелят! — патетически произнесла пани Шиллер.

— Пускай стреляют, — ответил Вольский, — а я таки их не пущу.

Пани Шиллер махнула рукой.

— Ладно уж, Наполеон, идите.

Дочка Вольского подошла к ней и поцеловала руку. Девушка была очень красива.

— Знаешь, Януш, — сказал Эдгар, когда дворник и Ганка ушли, — я даю этой девочке уроки пения. У нее прелестный голос.

— В самом деле? — равнодушно сказал Януш и в то же время с любопытством поглядел на Эдгара.

Сидя у рояля и пробегая пальцами по клавишам, композитор смотрел куда-то вдаль туманным, задумчивым взглядом. О чем он так внезапно задумался?