Хвала и слава. Том 1
Шрифт:
— А вы давно органистом в Ловиче? — спросил он.
— Еще мой отец играл здесь и меня сызмальства приучил, а теперь и у меня будет преемник.
— Ваш сын? — спросил Эдгар, вручая Данусе свое произведение.
Малышка взяла человечка, тщательно осмотрела его, будто у этой вырезанной из бумаги куколки могли быть свои особенности, вежливо сказала: «Спасибо!» (этому ее научил Эдгар) и засеменила в угол. При этом косичка ее забавно подпрыгивала. Усевшись в углу, она начала сравнивать новую игрушку со старыми.
Органист улыбнулся.
— Нет, пан музыкант, внук, — ответил он на вопрос Эдгара. — Внук у меня очень способный, я как раз и хотел попросить, чтобы вы его послушали. Вы человек
Эдгару стало жаль старика. В то же время его охватила тоска: слушать плохую музыку — ну не пытка ли это? Однако он с усилием выдавил из себя:
— Что ж, с удовольствием…
— Коли это удобно, пан музыкант, — окончательно смутился старик, — не откажите в любезности отобедать у нас в четверг. Внучек побоялся бы играть здесь, на незнакомом инструменте. Вы уж не откажите нам. Я попрошу ксендза-декана, он даст лошадок. Мы пришлем за вами бричку… Пан музыкант!
— Хорошо, — засмеялся Эдгар, — но только при одном условии: не называйте меня «пан музыкант». Ладно?
— А как же мне вас называть? — Старик залился румянцем.
— Обыкновенно: пан Эдгар.
— Да разве я посмею?
Ну, тогда пан Шиллер.
— Так как же, пан Шиллер? — спросил органист.
— Отлично. Пожалуйста, пришлите лошадей в четверг… В котором часу?
— В двенадцать.
Итак, в четверг, в полдень Эдгар в очень удобной бричке ксендза ехал полями между Аркадией и Ловичем. Предусмотрительный Яжина прислал ему холщовый пыльник — и хорошо сделал, потому что стояла страшная жара, из-под колес вздымалась белая въедливая пыль и долго стояла в воздухе, не опускаясь на дорогу. Небо было бледно-голубое, словно вылинявшее от зноя. Пахло люпином; желтые лоскутья полей, сплошь поросших цветами, лежали рядом со жнивьем и пахотой. В Ловиче бричка подкатила к невысокому деревянному дому с колоннами, что стоял неподалеку от Старого рынка. Вышел Яжина и, несколько раз поклонившись Эдгару, проводил его в просторную комнату с низким потолком и окнами, расположенными друг против друга. В комнате пахло плесенью и сыростью. На стенах висели картины на религиозные сюжеты и большое черное распятие; накрытый к обеду стол был сдвинут к окнам, а всю середину комнаты загромождал большой старый рояль коричневого цвета; поднятое крыло рояля обнажало оскалившийся ряд бело-красных молоточков. Над клавиатурой Эдгар прочитал надпись, окруженную красивым ободком инкрустированных листьев плюща, — «Кралль и Зайдлер».
Вошла жена органиста, тощая, малоприятная старушка в синем с горошком переднике. Эдгара усадили у стола на старом диване из вишневого дерева, и органист начал разливать какие-то напитки.
— До водки больше всего охочи, — приговаривал он, — аптекарь да органист.
Эдгар отведал какой-то настойки на боярышнике, и она ему очень понравилась.
— А где же ваш внук? — поинтересовался Эдгар.
— Сейчас, сейчас придет.
Стол был накрыт на пятерых. Хозяйка дома незаметно удалилась, зато через минуту вошла крупная брюнетка с волосами, зачесанными со лба и собранными на макушке в огромный круглый жгут.
— Моя младшая дочурка, — представил вошедшую органист.
Девушка без смущения посмотрела в глаза Эдгару и, протянув ему руку, произнесла низким голосом:
— Гелена Яжина, рада видеть вас.
Еще через минуту вернулась хозяйка дома, ведя за руку мальчика лет четырнадцати. Мальчик смущенно жался к бабушке, был он изрядно тощ и высок ростом. Эдгар сразу же обратил внимание на то, что одна лопатка у него сильно выступает, образуя довольно заметный горб. У мальчика был высокий узкий лоб, прикрытый челкой светлых волос, и большие голубые водянистые глаза.
— Поздоровайся же с паном, Рысек, — сказал
— Это такой дикий ребенок, — с пренебрежением пояснила Гелена.
Рысек протянул Эдгару свою длинную костистую руку с большущей ладонью. Ладонь была холодна.
— Итак, прошу, — сказал органист, занявший место справа от Эдгара. — А после обеда состоится концерт.
— Так уж и концерт! — пожала плечами Гелена, усаживаясь напротив Эдгара.
Рысек сел рядом с ней и занялся своей вилкой, лишь украдкой поглядывая водянистыми глазами на композитора. Хозяйка внесла большой супник, из которого клубами валил пар, и поставила его на боковой столик.
— Суп из раков, — вдруг объявил Рысек во весь голос.
— А ты любишь суп из раков? — рассмеявшись, спросил Эдгар.
— Рысек, разноси тарелки, — приказала бабушка.
Рысек встал из-за стола и стал разносить тарелки с супом. Теперь особенно бросались в глаза горб на его правой лопатке и очень длинные, обезьяньи руки. Гелена налила всем водки и, никого не дожидаясь, выпила. Старик внимательно взглянул на нее и придвинул Эдгару хлеб и масло.
Суп оказался очень вкусным. За обедом, разговаривая с органистом, Эдгар поглядывал на своих визави. Трудно было представить себе что-нибудь более контрастное, чем полная, статная, представительная Гелена с румяными щеками и гладкими черными волосами и этот мальчик с худым, вытянутым личиком. Рысек уткнулся в тарелку, которую очень быстро опорожнил. Бабушка не предложила ему добавки, хотя Эдгара она принуждала скушать еще супу, говоря при этом, что больше ничего к обеду не подадут. Разумеется, подали. За супом последовала утка, фаршированная картофелем, и зеленый салат, плавающий в сметане, а потом бисквит, облитый вишневым вареньем, пышный к пахучий. Эдгара принуждали поглощать все это огромными порциями.
— Вы, конечно, привыкли к другой пище, — сказала Гелена, наблюдая за Эдгаром с удивлением и с каким-то неприятным ему оттенком иронии.
— Давно не ел такого чудесного обеда, — ответил Шиллер.
— Насмехаетесь над старым органистом, — сказал Яжина, но похвала гостя явно доставила ему удовольствие.
— Лучше польской кухни не найдешь, — подкрепил свои слова Эдгар.
— А вы много путешествовали? — спросила Гелена, и ее низкий голос прозвучал как приглашение к совместному путешествию.
Эдгар внимательно посмотрел на нее.
— Порядком, — сказал он, — но для меня это мало. Я очень люблю путешествовать.
Жена органиста убрала со стола и принялась расставлять стаканы с черным кофе.
— А теперь, Рысек, — сказал Яжина, — сыграй пану Шиллеру что-нибудь на фортепьяно.
Рысек покраснел до ушей и прошептал с мольбой:
— Я лучше на органе…
— Потом, потом на органе. А сейчас на фортепьяно.
Рысек подошел к инструменту, уверенным движением раскрыл приготовленные на пюпитре ноты и размашисто заиграл финал одной из сонатин Душека{64} — тарантеллу. Сбившись, он остановился и начал снова. Играл он совсем по-детски, очень заметно расставлял акценты и немилосердно рубил все стаккато. Эдгару стало неприятно. Рысек кончил сонатину и, как побитый пес, посмотрел на Эдгара.
— Рояль у нас неважный, — сказал органист, когда воцарилось тревожное молчание. — Старый, настройки требует.
— Конечно, трудно судить об игре на таком инструменте, — подхватил Эдгар.
— А по-моему, — начала своим сочным и уверенным голосом Гелена, — у Рысека нет больших способностей к музыке.
— Что ты там понимаешь! — цыкнула на нее мать.
— Думаете, если я платья шью, так уж совсем ничего не смыслю в музыке? — сварливо огрызнулась Гелена. — С детства наслушалась вашей музыки. А как ваше мнение? — обратилась она к Эдгару.