Хякки Яко
Шрифт:
Наконец, по прошествии десятка секунд, Тобирама отмер:
— Это шутка?!
— Вовсе нет, — как ни в чём не бывало ответил Хидеки, — Вы хотели альтернативы и вот она. Вполне рабочий способ что на все сто процентов исправит недуг вашего брата, да, болезненный и закрывающий ему доступ ко многим благам, но и шанс умереть почти что равен нулю, я сам тому живое подтверждение.
Тобирама хотел было что-то сказать, но осёкся, вновь набрал в лёгкие воздуха, но снова промолчал. Оно и правильно — слова тут были излишни.
— Что со мной будет во время терапии? — Хаширама наконец отвёл взгляд от смеющейся детворы и посмотрел мне прямо в глаза.
—
— Какие именно? Я должен знать, — настойчиво спросил старший Сенджу.
—…
—…
—…
—…
Я не хотел говорить. Опасался того что за этим может последовать, но и молчать был не в праве. Хидеки же и не думал мне помочь, отдавая инициативу и все последствия целиком и полностью в мои руки — ну не сволочь ли?
— Первые несколько часов — мышечные боли и спазмы, ломота в суставах, такая, словно бы их с мясом выдрали и заменили толчёным стеклом. На второй — желудок наполнится желчью, и когда тебя вывернет наизнанку, а тебя вывернет и не раз, будет казаться что в пищевод просовывают до красна раскалённый меч, раздирающий плоть. По глотке будет стекать вязкая кровь, ты начнёшь задыхаться от мерзкого склизкого привкуса гноя и желчи. Спустя пять-шесть часов терапии — температура взлетит до немыслимых значений, начнёт казаться что кровь вскипает в жилах, а кожа то словно тлеет, то будто покрыты изморозью. Все болевые рецепторы разом начнут работать сверх всякой меры, боль же станет уже не чувством, но единственной твоей реальностью. Вместе с этим придут галлюцинации — начнётся ломка и без того агонизирующего рассудка. После этого ты вероятно полностью утратишь связь с реальностью и в лучшем случае упадёшь в забытье, а в худшем — застрянешь на границе между ним и сущим, и тогда мысли о смерти начнут казаться крайне заманчивыми, даже… благостными.
Хаширама молчал, обдумывая услышанное. Его же младший брат был куда как более красноречив:
— И ты всерьёз хочешь согласиться на это безумие? Да это просто не лечение, а пытка! Как вообще можно вынести подобное? Как?!… Как…
— Как ты это узнал? — закончил за брата Хаширама.
Я промолчал, впрочем и на моей стороне оказался излишне говорливый сторонник:
— Единственно возможным образом — проверил на себе. Причём каждую версию препарата, вот уже на протяжении полутра лет, пока я наконец не смог подобрать идеальный состав.
— Напомни, почему я тебя не прикончил? — сквозь зубы проскрипел я.
— Потому что никто кроме меня не согласился бы на твои авантюры, — спокойно заметил этот ублюдок. Крыть было нечем.
Комната вновь утонула в молчании. Слишком уж часто оно накатывало на нас за последнее время. Но тут я был бессилен.
— Каковы мои шансы, Тэкеши-сан? — наконец подал голос Хаширама.
— Семьдесят на тридцать в твою пользу. Состав подогнан идеально под тебя и твою комплекцию, в развитии тела и Ян моему Клану нет равных, равно как и в сендзюцу. Я лично буду тренировать тебя. Нужно только выиграть немного времени и если всё пойдёт по плану, то уже через пять лет будешь здоровее меня.
— Что думаешь, Тобирама?
Младший из Сенджу же словно не слышал. Он растеряно переводил взгляд то на меня, то на своего брата, то на сидящего тут Хидеки и словно бы ждал когда кто то из нас раствориться в воздухе, словно так любимые Кланом Учих иллюзии. Но стоит отдать ему должное, Тобирама сумел совладать с собой:
— Я… я думаю… у нас нет другого варианта. Наши ирьенины
— Хорошо, — ответил ему Хаширама и широко улыбнулся всем нам, — На том и порешим. Завтра непременно приду в ваши владения, Хидеки-сан, а пока что давайте просто насладимся этим вечером, а то чует моё сердце скоро мне будет совсем не до этого.
Глава 47
Что первым делом совершает человек когда просыпается? Он открывает глаза. Это происходит почти инстинктивно, ведь нашему сознанию необходимо удостовериться, что пришло время бодрствовать, и найти более простой, но вместе с этим и столь же эффективный метод, едва ли возможно.
Столь привычное действо. Вряд ли хоть кто-то может представить его изнуряющей работой. Нет, конечно, уставшему, не выспавшемуся или просто объятому блаженной негой сна разумному, распахнуть глаза представляется крайне тяжким трудом, но всё же это скорее следствие моральной и психологической усталости. Однако мало кто из живущих хоть когда-бы то ни было ощущал что просто физически не может приподнять веки, словно бы они разом потяжелели килограмм так на — дцать. Страшное чувство, если разобраться. Абсолютная, почти младенческая беспомощность, а вместе с ней и липкое дыхание одиночества, надуманного, кто бы спорил, но… то что нам ясно при свете дня, в абсолютной темноте разобрать невозможно.
Это стало для Хаширамы обыденностью. Отвратительной, тяжкой, сводящей с ума обыденностью. Каждый день, из раза в раз, вот уже на протяжении пяти лет он
просыпается наедине с этим чувством и прилагает немыслимые усилия дабы отогнать его прочь, куда-то за грань его восприятия, хотя бы до следующего рассвета.
В самый первый раз было страшно. Привыкший к крепости и почти-что несокрушимости собственного тела, он тогда подумал что просто умер, вопреки всем прогнозам и заверениям Хидеки и Тэкеши-сана.
Непередаваемый опыт — всем своим естеством увериться в факте собственной смерти, а после… очнуться и увидеть — встревоженное лицо Мэйуми, собственную спальню, ещё бледные лучи предрассветного солнца, что проникали внутрь сквозь приоткрытые ставни, ощутить запах ткани и простыней, почувствовать прохладу и влажность утреннего воздуха, услышать трель птиц за окном. В то мгновение Хаширама как никогда ранее осознал как же это прекрасно — быть, и вместе с этим вдруг отчётливо понял сколь ужасающа перспектива умереть. Ведь если смерть именно такова, то участь прискорбнее трудно себе даже вообразить. Застыть в небытие, в абсолютном одиночестве, и мучительно медленно исчезать, до тех пор пока даже тень тени его не сотрётся и не раствориться в этой кромешной тьме.
Весь день после этого он был сам не свой — отвечал невпопад, слышал хорошо если хотя бы треть от всего что ему говорили, и даже во время вечерних тренировок с Тэкеши-саном он был словно бы и не здесь. Мысли его блуждали где-то там, вдалеке, просто не желая возвращаться в предавшую их оболочку. Теперь то он понимал что это был лучший выход… нет, пожалуй не лучший, просто наименее болезненный и простой.
Следующий день мало чем отличался от предыдущего. Тяжкое пробуждение, мельтешение дня, тяжёлая хватка вечера, после которой он едва находил в себе силы вернуться домой, а за тем — забытье ночи. И так из раза в раз. Дни складывались в недели, те в месяцы, а они, собиравшись в кучу, обращались в годы.