Хьюстон, у нас проблема
Шрифт:
Псы любят запах напалма обычно, да.
– Посиди со мной, милый, ты ведь не спешишь?
Я не знаю, что ответить, потому что, разумеется, спешу. Мне нужно ехать в центр, причем с этим псом, потому что какая-то плазма светится в ночи без повода, надо посмотреть, что там такое случилось, да и деньги нужны. А потом мне надо отдать пса.
– Я немножко боюсь завтрашнего дня, – произносит мать, но я не слишком хороший собеседник в том, что касается подобных дел.
– Нечего бояться, мам, – успокаиваю я ее. – Это просто маленькое хирургическое вмешательство.
– Я не очень уверена в этом, милый, – отвечает она и гладит мою ладонь. – Ты ведь
С чем – всем?
Мне пса надо найти.
Марту я не найду уже.
А все остальное как-нибудь уладится само.
– Я вот думаю, милый, если со мной что-нибудь случится…
– Ничего с тобой не случится, – перебиваю я, потому что мне это карканье ни к чему – я его не люблю. Если женщина ничего не боится, значит, она уже умерла. А моя матушка в этом особенно сильна.
– Я тоже так думаю, – вздыхает она, и клянусь – в ее голосе звучит какая-то неловкость.
В палату входит медсестра, раздает градусники.
– Пани Юстина, вам на завтра было назначено?
– Да, – кивает мать и ставит градусник под мышку. – Как это – было назначено?!! – она реагирует быстрее, чем я.
– Операция ваша переносится.
– Как переносится? – матушка бледнеет, я тоже ни жив ни мертв.
– Звонил доктор Колач, он только во вторник вернется из Брюсселя.
– Как это во вторник?
– Ну так – во вторник, – пожимает плечами медсестра. – Но мы все-таки вас пока не выпишем, чтобы вы там какую-нибудь заразу случайно не подхватили. Но на прогулку можете сходить – по парку.
Вид за окном вполне приятный. Старые деревья, солнце, клонящееся к закату, красиво играет лучами в листьях. Небо порозовело, желтые стены палаты тепло отражают последние лучики солнца. А эта палата, пожалуй, даже симпатичная, если бы сюда поставить диванчики и столики какие-нибудь – так вообще шикарно было бы. У окна одна кровать свободна. Я смотрю на мать вопросительно:
– А ты не хотела бы лежать там?
– Нет, меня и так потом переложат.
– Куда?
– В послеоперационную палату, если все будет хорошо.
О господи, я этого не выдержу.
– Сегодня еще кто-нибудь к тебе придет?
– А кто должен прийти?
– Ну не знаю… пан профессор, пани Юлия…
– Нет, сегодня они уже были. Я хотела вечер с тобой провести…
Какой вечер? Разве тут не выгоняют посетителей в определенный час? Нет? Я беспокойно кручусь на стуле.
– Так может, пойдем попьем кофе?
– Ты голодный?
– Нет, я только подумал, что можно пойти в буфет… если ты хочешь. Я не голодный, я ел, – вру я. – Но знаешь, я думаю, мне надо идти к… – на кончике языка у меня вертится имя «Шварц», но я вовремя спохватываюсь и говорю правильно: – …к Гераклу. И еще у меня сегодня в центре работа.
– Так что же ты не сказал, милый, я бы тебя не задерживала, – матушка всплескивает руками, встает. – Пойдем, я провожу тебя до лифта.
Я не хочу ехать на лифте, хочу идти пешком и как можно скорее оказаться подальше отсюда.
Коридор почти пуст, только медсестра входит в очередную палату, собирает термометры.
Две другие сестрички сидят в открытой дежурке и раскладывают лекарства по пластиковым баночкам.
Пластик – это беда нашего времени. В желудке одного альбатроса нашли двести семьдесят три пластиковых предмета. Он умер от голода: птицы думают, что то, что мелькает на поверхности воды, – это рыба или планктон, ныряют, хватают, глотают… А в Тихом океане миллиарды тонн пластика создали остров, который больше Польши
– Мне бы хотелось, чтобы это все уже было позади. Ну, ладно.
– Не бойся, – говорю я твердо, хотя чувствую себя очень усталым и уже совсем не так оптимистично настроенным, как пытаюсь ей продемонстрировать.
А ведь со Шварцем-то все получилось!
Мать выходит вместе со мной в коридор. На полпути к лифту я вспоминаю про ринграф – я ношу его с собой со вчерашнего дня.
– Я мобильник оставил. – Я быстро возвращаюсь в палату, кладу ринграф в ее косметичку. Навредить-то он точно не навредит, хотя и в пользе его я совсем не уверен.
Я догоняю матушку уже у лифта.
Краем глаза кошусь на нее: в своем голубом длинном халате она выглядит красиво, улыбка немножко искусственная, я знаю этот изгиб губ и понимаю, что она действительно боится.
– Ничего не бойся.
– Милый, будь поласковее с Гераклом… У него нет никого, кроме меня.
– Я с ним ласков, мама, – я открываю дверь лифта, матушка стоит неподвижно – сцена как из фильма.
– Мы еще увидимся?
Я наклоняюсь и целую ее.
– Разумеется. Я знаю, что все будет хорошо, – говорю я и захлопываю за собой дверь.
Свининка, курочка и псинка
Инга ждет меня на лестнице. Я открываю дверь, отдаю ей сумку с чужим псом. Сегодня мне никто по поводу собаки не звонил. Никаких новостей.
– У тебя снова нет ничего съестного, Норрис, – говорит Инга, заглядывая в холодильник. Она не сердится, что я опоздал, я пытался ей позвонить и предупредить, но у меня телефон разрядился.
– Ну, пошли к китайцу, – говорит она, – я угощаю.
Мне не хочется есть, не хочется, чтобы меня кто-то угощал. Голова у меня забита совсем другим.
Но ладно, пойдем, поедим, а потом я вернусь в свою пустую квартиру и буду думать, что мне делать со своей так шикарно разваливающейся на глазах жизнью.
Толстый отзвонился.
Он сказал, что понятия не имеет, о какой фотографии идет речь, он никаких фотографий не брал, порно мы не смотрели, хотя и были пьяными в хлам, что может подтвердить Маврикий, а я был еще и в стрессе. «Алине ты звонил, старик, это да, пробубнил „Алина… Алинка…” – и упал, вот только это и сказал, два слова, не больше. И слушай, старик, ты о чем вообще, не понимаю, не говорил ты ни о чем, а тем более о личном, а перед этим мы разговаривали о съемках „Бабочки и скафандра”, но ты, к сожалению, в них не участвовал. И, старик, я скоро приеду, и тогда мы с тобой поговорим, потому что тут, в горах, связь очень плохая. Я же думал, что у тебя важное дело. Ой, блин, у твоей матери рак?!! Прости, старик… Нужны лекарства какие-то? Деньги? Есть кому заняться? У меня отец дружил с этим профессором из Онкологического центра, что ж ты сразу-то не сказал, а то намеками все, как будто мы с тобой вчера познакомились, ты не бойся, старик, все будет хорошо, не падай духом и прости, что я на тебя накинулся, но надо было сразу сказать, а ты же начал-то про Алину и какую-то дурацкую фотку… Ну и еще – я рад, что ты получил работу. Как какую работу? Ну, тебя же хотели взять в „Шепот на рассвете”. С тобой кто-нибудь связывался?»