И аз воздам

Попова Надежда Александровна

— Не знаю, — тяжело отозвался он, бросив ветку на стол. — Но после случившегося я с тебя глаз не спущу и не оставлю одну даже на минуту, даже в запертой трактирной комнате. Если я прав, и смерть Адельхайды — дело рук Каспара, если он взялся за истребление тех, кто мне близок, кто хоть что-то для меня значит…

— И я — из тех, кто что-то для тебя значит?

— Он может так решить, — отозвался Курт, отметив с легкой досадой, что это вышло слишком поспешно, и нехотя уточнил: — И он будет прав. Если с тобой что-то случится, мне будет… не по себе. Не люблю, когда кто-то отдувается за мои неприятности, тем более — когда это люди, сделавшие мне немало добра.

— И если ты прав, —

продолжила Нессель тихо, — и это тот самый Каспар, и если он выкрал Альту не потому, что она заинтересовала его как будущая ведьма, а потому что он решил, будто это твоя дочь… Он может… причинить ей вред? Просто в отместку, просто для того, чтобы ударить тебя снова?

— Не думаю. Точнее — убежден, что нет. Если бы Каспар хотел ее убить — он просто сделал бы это сразу; мало того — сделал бы все возможное, чтобы ты или я нашли тело… — Нессель болезненно поджала губы, и он осекся на миг, продолжив чуть мягче: — Альта в безопасности, поверь. Не в самом лучшем положении, но в безопасности: ее жизни ничто не угрожает.

— Я думаю о ней постоянно, — чуть слышно выговорила ведьма. — Не могу не думать. Ем, сплю, говорю с тобой, хожу за тобой по этим улицам, обсуждаю статуи и инквизиторов — а сама думаю о том, где она сейчас, что с ней… Порой мне начинает казаться, что я схожу с ума. Мне начинает казаться, что дочери у меня никогда не было, и мне приснились все эти годы с ней…

— Это нормально, Готтер, — вздохнул Курт, — так бывает. Когда накапливается усталость — и физическая, и душевная — такое случается; наш разум пытается защититься от яви… Так бывало прежде и со мной; просто за годы службы произошло уже столько событий, приключилось столько неприятностей, бед и несчастий, что мой рассудок, кажется, уже давно махнул на реальность рукой и решил, что куда проще будет не пытаться с ней примириться, а существовать где-то над нею. Хорошо хоть, что не отдельно от нее.

На его кривую и вымученную ухмылку Нессель не отозвалась и, невольно бросив взгляд в окно, из которого этой ночью смотрела на далекое зарево, вдруг негромко и осторожно спросила:

— Ты любил ее?

Курт ответил не сразу, собираясь то ли с мыслями, то ли с силами, и, наконец, медленно произнес:

— Никто из нас об этом никогда друг другу не говорил.

— Я спросила не об этом.

— Я знаю.

— Курт… — начала ведьма тихо, и он оборвал, не дав ей закончить:

— Я в порядке.

Нессель поджала губы.

— Врешь, — возразила она уверенно. — Если б ты был в порядке, ты бы этого сейчас не сказал. Я ведь уже знаю тебя. И знаю, что это твое «в порядке» — лишь притворство; тебя разрывает там, в душе, потому что ты не людей вокруг, а самого себя силишься обмануть, уверяя себя, что спокоен.

— Не будь Бруно монахом — тебе бы с ним обвенчаться, вы были б отличной парой… — недовольно буркнул Курт и, помедлив, вздохнул: — Разумеется, я не спокоен, Готтер. Мне тоскливо — дальше некуда, потому что погиб дорогой мне человек, причем погиб, по сути, из-за меня. Я зол, потому что это сделал человек, десять лет подряд ускользающий из моих рук. Я зол на себя, потому что четыре года назад у меня была возможность убить его — и я этого не сделал, потому что тогда тоже стоял выбор между жизнью дорогого мне человека и Каспаром. Я раздражаюсь от того, что даже не знаю — действительно ли у меня этот выбор был, или то, что я видел, было лишь мороком, и мне все это привиделось. Я зол на себя за то, что на самом деле мне не всё равно; а должно быть всё равно. И рад уже тому, что мне хватает сил убедить в собственном спокойствии окружающих и худо-бедно блюсти себя самого, потому что иначе — я просто не сумею делать

то, что должен. Иначе рассудок будет пытаться смиряться с реальностью вместо того, чтобы в ней действовать. И что самое важное — плохо от этого будет не столько мне, сколько всё тем же окружающим, которые зависят от моих решений. А это самое худшее, что только может быть.

— И долго ты думаешь так протянуть? — чуть слышно спросила Нессель, и он коротко и сухо рассмеялся, пояснив в ответ на удивленный и почти испуганный взгляд:

— Бруно задал мне этот вопрос — слово в слово — несколько лет назад. Вы с ним и вправду два сапога пара… Пока еще я жив и в себе, Готтер. Это самое главное; остальное — несущественно.

— Я бы на твоем месте…

— Никогда в жизни не дай тебе Бог побывать на моем месте, — тихо и серьезно оборвал ее Курт и повысил голос, вновь не позволив продолжить: — Нам обоим стоит отдохнуть. Уже позднее утро, а мне сегодня предстоит шататься по Бамбергу; и поскольку тебя я без присмотра больше не оставлю — тебе придется таскаться вместе со мною. Надо поспать.

Нессель сидела неподвижно еще мгновение, глядя на него пристально и молча, и так же безгласно кивнула, поднявшись и направившись в свою комнату.

— Не закрывай дверь, — бросил Курт ей вслед, и ведьма, не оборачиваясь, кивнула.

Нессель уснула сразу — сквозь дверной проем было видно, как ровно она дышит; временами дыхание учащалось, на лицо набегала тень, хмурились брови, но через мгновение она успокаивалась, дыхание выравнивалось, и в комнате снова воцарялись неподвижность и тишина, разрываемая лишь доносящимися с улицы голосами. Курт сумел уснуть лишь спустя четверть часа; испытанные приемы, прежде работавшие не один десяток лет, сегодня отчего-то не желали действовать, сон не шел, уличный шум казался втрое более громким, чем был на самом деле, и если обыкновенно погрузиться в дрему мешало скопище мыслей, то сейчас в голове, напротив, звенело гулкое, пустое безмыслие…

Проснулся он так же тяжело, как засыпал, и если б не солнце, подвинувшееся уже к горизонту, Курт решил бы, что сна никакого и не было, что все эти часы он так и лежал, глядя в потолок. Нессель уже не спала — ведьма сидела на своей постели, задумчиво водя гребнем по коротко остриженным волосам, и смотрела на него так, что снова внезапно стало не по себе.

За поздним завтраком ни слова не было сказано о произошедшем этой ночью; Нессель вообще все больше молчала, лишь время от времени бросая на Курта короткие взгляды исподволь, и когда оба уже шли по залитой жарким солнцем улице, он, наконец, не выдержал, устало спросив:

— Что?

— Ты сегодня метался во сне, — пояснила Нессель тихо. — Скрипел зубами и стонал. Я даже проснулась.

— Ночка выдалась неприятной, — согласился Курт, и она нахмурилась:

— Я бы иначе сказала.

— Подумай над тем, что я тебе говорил сегодня утром, Готтер, — напомнил он настоятельно. — Я понимаю, что ты, как и всякая женщина, меня жалеешь, что желаешь мне помочь, и я тебе благодарен за заботу и сострадание; но поверь, этим душекопательством ты сделаешь лишь хуже. И в первую очередь — себе.

— А вот она сделала лучше…

Курт на миг приостановился, глядя себе под ноги, и медленно зашагал дальше, понимая, что не хочет этого спрашивать, но все же спросив:

— Id est?..

— Ты вошел в тот дом, — тихо пояснила Нессель. — Он еще дымился, и под ногами были еще теплые угли, сверху сыпался еще тлеющий пепел — но ты туда вошел… Я остереглась войти, а ты — нет.

Он не ответил, лишь ускорив шаг, когда в противоположной оконечности улицы показалось здание аптеки, и ведьма, вздохнув, умолкла тоже.