И аз воздам

Попова Надежда Александровна

— Не знаю, — передернула плечами она. — Мне, в общем, все равно; отстал — и ладно. Единственное вот — стал зудеть в уши, чтобы пришла на исповедь, и так и зудел год за годом.

— А ты так и не пришла?

Нессель на миг умолкла, поджав губы и глядя на Бруно искоса, явно с трудом удерживая резкость, готовую вот-вот сорваться с языка, и, наконец, недовольно выговорила:

— Исповедь — это же значит, про все рассказывать. Иначе само по себе будет грех. А я про всё — не могу; Богу — могу, а человеку не буду, не его это собачье

дело. Я знаю, что это вроде как и не человеку на самом деле, но он же слышит, все-таки? И запоминает.

— Хорошо, эту тему мы обсудим как-нибудь позже, — не дав Бруно продолжить, кивнул Курт. — Рассказывай дальше по делу.

— Ну… Так вот и жили несколько лет. Бояться меня вроде как перестали, зато вдруг все жалеть начали. Вот я даже и не знаю, что хуже; раньше ко мне хотя бы не лезли и не пытались воспитывать все кому не лень.

— Ты просто не привыкла к человеческому вниманию. Особенно женскому. Оно, согласен, может довести до белого каления.

Нессель не ответила, поджав губы и неопределенно качнув головой, и продолжила, помедлив:

— А пару лет назад у нас поселилась семейная пара — торговец с женой. Старые уже, лет по пятьдесят обоим, и одинокие. Берта про это прямо не говорила, но я поняла так, что детей у них никогда не было; я предлагала узнать, кто из них бесплоден, и попытаться сделать что-то, но они отказались — сказали «а теперь зачем нам, в такие-то годы». Я и не лезла больше…

— Постой, — осторожно и по-прежнему мягко перебил ее Бруно. — «Попытаться что-то сделать»? Ты умеешь изменять природу бесплодных? Как?

— Я не умею, — торопливо и напряженно отозвалась Нессель, все так же не глядя на него прямо. — Точнее, я никогда не пробовала — мне только мама рассказывала, что надо увидеть и на что прилагать силы, но сделать что-то такое я не пыталась. Не с кем было. Я и не уверена, что у меня получилось бы, но в таких случаях ведь терять все равно нечего, а брать какую-то плату, если бы ничего не вышло, я бы не стала. Да я вообще без платы хотела, просто так, потому что они были добры с Альтой и потому что мне их было жалко…

— Не волнуйся, — улыбнулся Бруно. — Я не пытался тебя в чем-то упрекнуть; попросту я, прямо скажу, удивлен. Никогда о таком не слышал и не знал, что нечто подобное возможно.

— Ну да, — буркнула Нессель чуть слышно, — ведь ведьмы творят только зло. Убить только кого или порчу навести, или вот плод выкинуть — это да, а помочь — да ни за что.

— Прямо скажу, что да, — кивнул Бруно со вздохом. — Даже не представляешь, насколько и какая ты редкость. Но удивлялся я не этому, а твоим возможностям.

— Говорю же, нет никаких возможностей: я не знаю, умею ли я это.

— У тебя еще вся жизнь впереди, чтобы это узнать, — заметил Курт, взглядом велев духовнику умолкнуть. — Так стало быть, к Альте они были добры, ты сказала… И это к ним твоя дочь ушла перед тем, как исчезнуть?

— Да, к ним, — болезненно дернув уголком

губ, подтвердила Нессель. — Она часто ходила к этой паре в гости; да к ним все окрестные ребятишки бегали, они всех привечали. Берта их угощала вкусностями, а Томас вырезал всякие фигурки из дерева — лошадок, лодочки… Эти двое даже ко мне относились так, будто мне десять лет, я едва отбивалась от них.

— От таких лучше не отбиваться, — хмыкнул Курт сочувствующе. — По себе знаю: проще смириться.

Нессель не улыбнулась в ответ, молча уставившись в столешницу перед собою и словно решая, стоит ли произносить вслух то, что роится в ее мыслях.

— Они мне… не нравились, — произнесла она, наконец, подняв глаза к собеседнику.

— Та-ак, — протянул Курт, посерьезнев, — а вот отсюда поподробней. Чем именно не нравились, в каком смысле и почему? Когда такое говоришь ты, есть смысл над этим задуматься.

— Я не знаю, что сказать, — нерешительно отозвалась Нессель. — Не хочу обвинять людей на пустом месте, понимаешь? Но мне было неуютно рядом с ними. В их присутствии все было в порядке, ни о чем таком я не думала — не скажу, что они были неприятными людьми, что вели себя как-то не так, и говорить с ними было легко и приятно, а уходишь от них — и чувство такое, словно вылезла из глухого колодца.

— А что с… — Курт помялся, скосившись на Бруно, и докончил: — с «нимбами»? Ты говорила, помнится, что он есть у любого человека, и у меня он неприятного серо-багрового цвета. Что было у них?

— Я не могла их увидеть, — вздохнула Нессель. — Никак.

— Вот это уже интересно… Тебя это не насторожило? Или такое случается?

— Случается; ведь тебя я видеть перестала, как только ты узнал о том, что я это могу. А ты не обладаешь никакой силой, кроме сильного духа, который и ограждает тебя. И есть люди, редко, но попадаются, которых тоже нельзя разглядеть, потому что они не любят пускать в душу посторонних. Над ними тогда только что-то вроде дымки, по ней видно: к ним лучше не лезть, они могут быть добрыми, злыми, благодушными или ненавидящими, но ты этого не поймешь, потому что они не хотят. Можно проломить такое, но я не стала. Я решила — это из-за детей. Наверно же их за столько-то лет уже извели расспросами да сочувствием, а то и порицанием; ты же знаешь, как любят люди находить Господню кару во всем подряд…

— Да уж, представляю, — согласился Курт. — И еще вопрос. Ты говоришь о них «были». Почему? Просто потому что они остались в прошлом, в деревне, из которой ты ушла, или для этого есть иные причины?

— Они пропали оба. В тот же день, что и Альта.

— Кхм… — проронил Курт, распрямившись, и медленно выдохнул, увидев, как опустил голову духовник. — Готтер, я надеюсь, что в твоей жизни больше не возникнет ситуация, когда тебе придется отвечать на вопросы следователя — любого; но на будущее все-таки имей в виду: с этого и надо было начинать.