И белые, и черные бегуны, или Когда оттают мамонты
Шрифт:
Без особых раздумий на алтарь старинной дружбы он в разные годы клал часы, мобильники, билеты в Большой театр и прочие овеществлённые радости, чтобы только услышать в телефонную трубку знакомые до боли родные голоса друзей.
– Ба! Ты по какому календарю Новый год встречаешь? Часом не наклюкался? – проурчал Петр Степаныч, славившийся своими пышными флотскими усами.
– По гваделупскому, – мрачно сострил Гулидов.
– Врёшь! Плавали – знаем, – не дал ему воспользоваться знанием красот экзотической Гваделупы бывалый мореман. – Что, хреново?
– Хреново.
– Дуй к нам! Мы на даче тестя. С Женькой.
– Елисеевым?
– С кем же ещё?!
– А ну подайте мне его сюда, этого столичного хлыща! – раздался в трубке раскатистый бас Женьки – третьего другана честной компании. – Давненько я ему рёбра не пересчитывал!
Вот с этим субъектом надо быть настороже. Наряду с доброжелательным нравом
Гулидов живо представил себе довольную физиономию друга, потирающего руки в преддверии их тёплой встречи. Впрочем, если тот припомнит проделки их юности, где по странным стечениям обстоятельств крайним оказывался именно Женька, то можно и не спешить на встречу с этим заматеревшим медвежонком. И было почему.
Инициатором их пьяных дебошей всегда выступал Гулидов. Степаныч легко поддерживал предприимчивого товарища. Расплачивался же за последствия добродушный Женька. Он стаскивал друзей, то застрявших на одном из пролётов недавно установленной городской телевизионной вышки, то с постамента вождя мирового пролетариата, куда те на спор залезли. Однажды подвыпившую троицу не пустили на танцы. А они, как назло, проводились в спортзале, где на входе не было ни одного знакомого дружинника. Но курс был взят, и менять планы было не в их характерах. Друзья отодрали лист железа, закрывающий вход на чердак, в темноте перемазались грязью, углём, но всё же добрались до потолочного люка. И с воплем «За нашу советскую Родину!» с довольно-таки приличной высоты свалились на головы танцующих в самом центре спортзала. Пока охранники скручивали мощного Елисеева, перепуганные, но счастливые «десантники» дали такого стрекоча, что быстро скрылись от преследователей. За склонность к авантюрам Женька называл Гулидова не иначе как Змей-искуситель. Тот его в ответ исключительно из-за чрезмерной волосатости – Мой Мохнатый Друг.
Незнамо какая вожжа попадала под хвост Гулидову каждую субботу, только прозвище Змей-искуситель весьма точно характеризовало его своеобразный характер и подходило ему как нельзя лучше. Друзья даже вручили Гулидову смешливый приз – комнатный цветок с перцами чили как победителю в номинации «За развенчание смысла русской кадрили».
Дело было так. По субботам студенты, как обычно, учились. И это обстоятельство угнетало творческую натуру Змея. Нет, с понедельника по пятницу он слыл образцовым студентом. А на шестой день учёбы становился сам не свой – его тянуло на авантюры, в походы, на танцы, дружеские попойки. Побег с лекций предваряла соблазнительная часть увертюры, проходившая каждый раз по одному и тому же сценарию. Гулидов подходил к товарищам, напевая слова популярной в те годы задорной песенки: «Окончена работа. / Опять пришла суббота, / И нам с тобой охота…»
Далее по тексту следовала безобидная фраза: «Кадриль потанцевать». Но её уже никто не произносил. Акцент делался на слово «охота» в смысле сведения на нет внезапно наступившей сухости во рту и немедленного побега в винно-водочный магазин. При исполнении песенки Змей игриво подмигивал, легонько посвистывал, притоптывал… Кто же устоит?! Степаныч с Елисеевым реагировали на мотивчик и смешливые гримасы Гулидова как кролики на удава. Они молча, стесняясь косых взглядов аудитории, собравшейся вникать в тактические замыслы большевиков на очередном партийном съезде, сгребали с парты конспекты. Невзирая на насмешки отличников, троица, отрешаясь от троцкистских и бухаринских революционных идей, с победоносным видом удалялась в продмаг либо в ближайший пивной бар.
О, эти первые пивнушки времён заката советской власти! Романтика безрассудной молодости! Кисло-хмельной запах солода, селёдки, пота, кирзовых сапог. Охапки толстенных пивных кружек, дружеский гогот и забавные рулады подвыпившего гармониста, принимавшегося то неистово терзать свой потрёпанный инструмент, то истошно вопить слова разудалой народной песни, переделанной на блатной мотив. Как-то друзья оказались за одним столиком с Капитонычем, доцентом университета, где учились. Завтра им предстояла сдача ему курса политэкономии периода капитализма. Гулидов объяснил сконфузившемуся доценту, что они накануне экзамена решили, так сказать, изнутри понять действие буржуйского закона первоначального накопления капитала. Тот сделал вид, что поверил в их благие
В таких заполненных хмельным туманом пивнушках у друзей рождались наполеоновские планы покорения археологической науки, выяснялись между собой отношения, открывались тайны и геройские подробности их любовных похождений, естественно в преувеличенных масштабах. В порыве дружеского веселья здесь, в баре, всё же стоило держать ухо востро, а не то какой-нибудь забулдыга с трясущимися, в цыпках руками залапает облюбованные тобой бутерброды с яйцом или селёдкой с луком. Шустрые гопники запросто могли стянуть остатки стипендии. Но это были такие мелочи, что заморачиваться на сей счёт считалось делом последним. Прожить в те далёкие хмельные времена можно было и без «стипухи», главное, чтобы были рядом верные друзья или любящие соседки по студенческому общежитию.
Фантазия Змея-искусителя работала исправно, как часы на Спасской башне Кремля, выдавая всё новые и новые идеи, которые по его разумению требовалось опробовать сейчас, немедленно, не откладывая в долгий ящик. Конец эпохи брежневского застоя не изобиловал сытостью и достатком, но стал для друзей лучшими годами в их лихой студенческой жизни.
Растущий организм требовал присутствия в нём отсутствующих в магазинах овощей и фруктов. Поэтому-то у Змея и родилась идея периодически устраивать «витаминный день». Как только на городском рынке появлялась первая редиска, в аудитории уже звучала песенка о задорной кадрили. Друзья на последние деньги сгребали с прилавков толстые пучки белобоких красавиц и с особым ожесточением крошили в эмалированный тазик этих «китайских коммунистов» – так почему-то тогда называли партийцев из Поднебесной. По мнению советских ответработников, они были только внешне красными, а внутри белыми – совсем как самый скороспелый огородный плод. Впрочем, на аппетите изнурённых долгой зимой студентов премудрости большой политики никак не сказывались. Накрошенная редиска заливалась бутылочным пивом, настаивалась от силы минуты три-четыре и съедалась-выпивалась с неимоверной быстротой.
Зато последствия такого овитаминивания превосходили по эффективности любую попойку. В голове – мгновенное просветление, в желудке – урчание. Сознание же пропитывалось особым ощущением свободы. Ослабленный долгой зимой организм насыщался таким количеством витаминов, что складывалось впечатление, будто они вот-вот начнут выпрыгивать из всех имеющихся в теле отверстий. И выпрыгивали…
В один из таких поствитаминных дней товарищи и решили продегустировать самопальную гулидовскую перцовку. Пунцово-красные бока перчиков чили с шуточного призового куста за исполнение песенки о кадрили были торжественно сняты с растения и настояны на водочке марки «Пшеничная». Оберегался стратегический запас самым тщательным образом, ведь они давно стали объектом вожделения и небывалого притяжения многочисленной студенческой братии, заглядывавшей на огонёк. Студенты живо интересовались процессом создания нового сорта бодрящей жидкости. На что Гулидов обычно отшучивался, а иногда и стращал особо активных, предупреждая, что химические реакции не терпят волюнтаристского вмешательства в процесс создания спиртосодержащей продукции.
И вот роковой час для столь ответственного момента пробил!
– Пора! – произнёс, словно магическое заклинание, Гулидов.
Он разработал коварные условия потребления в прямом и переносном смыслах горячительного напитка. Каждому прожевавшему кусочек чили полагалось полрюмочки живительной влаги, съевшему половину стручка – пятьдесят граммов, а весь перчик с хвостиком – полстакана.
В начале эксперимента дегустаторы осторожничали – уж больно жгучим для языка оказалось это заморское злобное растение. С начала застолья прошло совсем немного времени, но вскоре обнаружилось явное лидерство приглашённого «эксперта» – школьного друга Гулидова техфаковца Славяна. Он пережёвывал злые перчики как комбайн, весело поглядывая на приунывшую компанию. Создавалось впечатление, что парень из Коломны был рождён вовсе без вкусовых рецепторов. Ещё немного, и он бы в одиночку употребил настоянное зелье. Так долго продолжаться не могло. Стратегические запасы настойки таяли на глазах. Но вот предательская слеза прошибла-таки пожирателя жгучих чили. В тот же момент что-то недоброе прочитал Степаныч в хитрющем взгляде Гулидова.