И белые, и черные бегуны, или Когда оттают мамонты
Шрифт:
– В заднице! – сам же с грустью в голосе ответил на свой вопрос бывший мореман.
– А я попрошу фигурально не выражаться, – встрепенулся повелитель гумуса. – Я, может быть, только разводя червей и опарышей, нахожу удовольствие в жизни. Они, твари земные, низшее звено пищевой цепочки, несут свой тяжкий крест для пропитания тварей бессловесных, то есть на потребу бесовского рода человеческого. Когда какую-нибудь заблудшую рыбёшку недоросль подсекает на моего опарыша, то он может хоть накормить своё семейство, ну или сам уху сготовить и слопать. Получается, я человек полезный для общества. Не чета вам – дармоедам.
Пусть навозные кучи источают зловоние, особенно по весне, пусть я не в смокинге и не в итальянских перчатках ворочаю вилами, но хоть что-то произвожу! Что
Вы просрали страну, нарезали по кусочкам её богатство и распродали забугорным дядькам. Где вы деньги храните? Где? В офшорах! А лопнут они, куда побежите? В другие офшоры! Не перебивай, слушай! Один раз говорю! Как миленькие побежите на другие острова наворованное ныкать. Нет, вам даже в голову не придет: а как там родина будет жить, что с ней станет? Ну, а эта навозная куча в моём огороде, и она моя! Никакому англичанину или америкосу я её не продам. Потому что в ней моя сила, в ней! И не надо ухмыляться. Да, грязь непролазная, вонь и свинство, но оно кровное, родное. И тебе, человеку, испорченному цивильными благами, этого не понять. Не понять!
Крыть справедливые слова друга Гулидову было нечем. Друзья это понимали. Но надо же было вывалить на свеженького накопившиеся за время его отсутствия забродившие в башках помои. Такая вот национальная забава.
Опорожнив с компанией изрядное количество водочных ёмкостей, Змей засобирался в гостиницу. Делиться со старыми друзьями, терзающими его сомнениями, относительно нового проекта он не стал. «Себе дороже, эти в приливе патриотических чувств и побить могут», – решил Гулидов.
Окольными путями он вышел к дачной автобусной остановке на Песках. Остановил первую попавшуюся машину, плюхнулся на переднее сиденье, назвал адрес и задремал. Пронзительный телефонный звонок вывел столичного командированного из сонного состояния. Гулидов достал из портфеля новенькую «Моторолу» в изящном золотом корпусе. Звонила жена. Она, как всегда, почуяла, что её благоверный «на кочерге», и, не дослушав его сбивчивое объяснение о встрече старых друзей, бросила трубку. «Сладкая моя! Если я вдруг когда-нибудь окажусь на Луне, она и тогда по каким-то своим женским телепатическим каналам будет знать, когда, с кем и сколько я принял на грудь», – расплылся в довольной улыбке Гулидов. Каким-то шестым чувством он ощутил, что на заднем сиденье такси кто-то притаился, и уже начал было поворачивать голову назад, чтобы посмотреть, кто бы это мог быть, как получил мощный удар в висок. Тусклый свет ночных фонарей вдоль автострады моментально погас. Стало темно. Совсем темно.
…Розовые и тёмно-лиловые дождевые черви – толстые, как пожарные шланги, и тонкие, наподобие длинных макаронин, – свивались в живые пульсирующие клубки. Щупальца то ли голов, то ли хвостов – не разобрать – пытались вылезти из общей кучи, скинуть с себя наседавших собратьев. Поначалу они методом слепого тыка выбирали более удобные дорожки, канавки, ложбинки к бегству. Неистово извивались, судорожно тянулись в разные стороны. Чуть позже, уже не разбирая пути, наугад стали рваться на свободу. Каждая такая попытка к бегству пресекалась невидимой внутренней силой, живущей внутри этой беспокойной червивой агломерации.
Одному вытянувшемуся в струнку розовому
Немного приглядевшись к столь отвратительному и одновременно завораживающему действу, Гулидов вдруг уловил, что хляпающее существо всасывает наиболее активных кольцеобразных и тех, которые имеют утолщения – яйцевой кокон. «У-у-у, – извлек из себя побитый Змей, – всё как у людей: жрут себе подобных – перспективных и плодовитых». Подчиняясь неведомой человеческому слуху команде, черви синхронно освободились от пут удерживавшего их клубка и бросились своими тщедушными тушками пробивать плотную земляную породу. Малюсенькими щетинками они прокладывали себе дорогу, проглатывали даже мелкие камешки, пропуская их через кишечник.
С каждой минутой движения этой нелепой армии становились всё ритмичнее и напористее. С непостижимой осатанелостью черви выбрасывали из своих анальных отверстий твёрдую глину, долбились нежными кожаными головками о скальные породы, оставляя на них кровавые следы. Особи с развитой мускулатурой ничтоже сумняшеся лезли вперед по розовым трупикам. Более слабые услужливо подставляли им свои драные тельца, которые те использовали в качестве подставок для перемещения через многочисленные препятствия. Лишь на мгновения полчища обречённых на заклание время от времени замирали, почуяв какую-то ведомую только им опасность. Затем они с ещё большим усердием начинали ломиться сквозь земную толщу.
Гулидов стал задыхаться. Работающие черви сжирали кислород, их выделения становились всё более и более отвратительными. Нелепое зрелище обезумевшей армии кольцеобразных, брошенной на заклание невидимой силой, приводило его в исступление. Голова готова была лопнуть от избыточного давления и нахлынувших спазм. Он стал биться в судорогах, скребя землю, усеянную безжизненными тельцами червей. И вдруг поймал себя на том, что точь-в-точь повторяет движения этих тварей: подтягивает к животу колени и, выпрямляя их, преодолевает ползком несчастные сантиметры пути. Это неистовство продолжалось целую вечность. Неожиданно земля стала мягкой, как пух, руки стали проваливаться в ней, окунаясь в дымчатую пелену, исчезая в ней. Яркий свет прожектора, казалось, лишил его возможности видеть, но и ослеплённым Гулидов чувствовал, как губы расползаются в благостной улыбке. Пролежав некоторое время без движения, он стал различать очертания высокого сооружения, подсвеченного снизу. Силуэт показался ему до боли знакомым, но понять, что именно это был за объект, он не мог.
Внезапно зрение вернулось к нему, словно кто-то поднёс к его глазам мощный армейский бинокль и навёл резкость. О, боже! В сотнях метров от него возвышалась статуя Свободы – символ американской демократии, озаряющей мир. Но больше поразило Гулидова то, что вместо факела в правой руке леди Свобода высоко над головой держала упаковку почвогрунта, на которой крупным шрифтом по-русски было написано: «ИП Елисеев „Биогумус“». И чуть ниже: «Родина не продаётся. Она покупается». У подножия постамента по шею в мутной болотной воде бултыхались люди с вздёрнутыми руками. Они что-то скандировали. Разобрать слова было невозможно, так как взывающие к своему идолу фанаты поочерёдно уходили с головой под воду, захлёбывались в накатывающих на них волнах. Кто-то выныривал. Были ли это те же самые люди, кого накрывала вода, или это уже была другая группа поддержки, различить было трудно.