И будет рыдать земля. Как у индейцев отняли Америку

Коззенс Питер

Войну Красное Облако выиграл. Чем обернется для него мир – победой или поражением, покажет только время.

Глава 3

Воины и солдаты

После «Войны Красного Облака» ни один армейский офицер, будучи в здравом уме, не стал бы похваляться вслед за капитаном Феттерманом, что рота солдат способна одолеть тысячу индейцев. Из презренных дикарей они превратились в противников, достойных высочайшего уважения. Сравнивая своих плохо обученных солдат с индейскими воинами, офицеры испытывали изумление. Полковник Ричард Додж, тридцать лет изучавший индейцев в свободное от сражений с ними время, пришел к выводу, что «бойцов лучше них нет в целом мире».

Конечно, индейцы стали превосходными воинами не вдруг и вовсе не с приходом белых на Запад. Племена издавна воевали друг с другом за охотничьи угодья и лошадей. Умение сражаться было частью культуры индейцев, и положение мужчины в обществе определялось его воинской доблестью. Хотя каждое племя отличалось собственными обычаями и характером (горячие команчи, например, полагали, что кайова слишком долго раздумывают, когда нужно действовать, а шайенны считали своих союзников арапахо слишком

уступчивыми), в манере управления племенем и ведения войны между индейцами Скалистых гор и Великих равнин наблюдалось удивительное сходство. Отцы воспитывали сыновей, настраивая их на великие военные подвиги, и эта подготовка начиналась с детства. В 5–6 лет мальчиков тренировали пробегать длинные дистанции и переплывать реки, а также регулярно подвергали испытанию голодом, жаждой и лишением сна, чтобы закалить тело. Лет в 7–10 мальчик получал лук и стрелы и упражнялся сперва в дальности стрельбы, затем в меткости. К юношескому возрасту он уже не знал себе равных в верховой езде и был, снова цитируя полковника Доджа, не только великолепным бойцом, но и «ловким укротителем лошадей и образцом прирожденного конника» [62] .

62

Richard I. Dodge, Our Wild Indians, 426–27.

В 14–15 лет юноша отправлялся в свой первый набег – в роли живого талисмана отряда или мальчика на побегушках. К 18 годам он уже должен был засчитать ку, украсть коня и снять скальп с врага, к 20 годам мог зарекомендовать себя достаточно, чтобы возглавить небольшой отряд в набеге или сражении, а в 25 лет – стать помощником вождя. Если ему будут сопутствовать удача и успех, он совершит множество подвигов, украдет много лошадей, и, возможно, у него будет две палатки, и в каждой его будут ждать жена и дети. (В типи обычно проживало 6–8 человек.) В большинстве племен карьера воина заканчивалась к 35–40 годам – либо когда на смену ему подрастал сын. (Если человек достигал средних лет бездетным, он усыновлял ребенка другого воина, у которого было несколько прошедших инициацию сыновей.) Благодаря такой системе принудительного раннего «ухода в отставку» боевой состав племени оставался молодым и сильным. Уйдя на покой, воин становился наставником молодых, тренировал мальчиков или, если достаточно отличился в битвах и обладал могучей магической защитой, выступал вождем совета или предводителем отряда (как Красное Облако), отвечая за разработку стратегии и руководя большими сражениями. И хотя воины с гордостью заявляли о своем желании погибнуть в бою, долгая жизнь не считалась позором. Старейшины племени делились мудростью и опытом и при необходимости сдерживали молодых воинов. Помощь старейшин ценилась так высоко, что для них не считалось зазорным щадить себя и отсиживаться в безопасном месте, кроме тех случаев, когда враги нападали на сам лагерь [63] .

63

Mails, Mystic Warriors, 520; Grinnell, Story of the Indian, 111.

Воинские подвиги оценивались по градуированной шкале, которая незначительно различалась в разных племенах. Самым весомым подвигом считалось ку – прикосновение к противнику, как правило, с помощью длинного разукрашенного прута, называемого жезлом для ку. Если жезла для ку в нужный момент под рукой не оказывалось, годился любой помещавшийся в руку предмет – чем менее смертоносным он был, тем выше оценивалась доблесть. Прикосновение к живому вооруженному врагу без попытки его прикончить ценилось выше, чем по отношению к сраженному противнику. Допустимое число ку на одном трупе у разных племен различалось, но самым весомым признавали первое. Помимо этого, воины считали ку на женщинах, детях, пленниках и угнанных лошадях. Более мелкие подвиги включали добычу трофеев вроде щита или ружья, а также снятие скальпа, служившее сразу нескольким целям. Прежде всего свежий скальп предъявлялся в качестве неоспоримого доказательства расправы над противником. Если стычка обходилась без жертв среди своих, то добычу вражеских скальпов праздновали всем лагерем, устраивая церемонию «пляски скальпов», или «пляски победы». Воины оторачивали скальпами боевые рубахи и штаны-леггины или привязывали к узде своих лошадей перед битвой.

Чаще всего скальпы снимали с мертвых, скальпирование как способ убийства не было в ходу. При отсутствии других серьезных ранений скальпированный, особенно если это был индеец, как правило, оставался в живых. Индейцы носили длинные волосы, поэтому скальп с вражеского воина снимался быстро и просто. Захватив одной рукой пучок волос или косу, победитель делал надрез шириной 5–10 см у основания черепа, обычно ножом для разделки туш. Резкий рывок за волосы – и кусок кожи отрывался от черепа, «хлопнув, словно пугач». С белыми приходилось повозиться, и иногда воин вынужден был снимать скальп со всей головы врага, чтобы после всех затраченных усилий не остаться с крошечным клочком волос. Индейские скальпы котировались выше скальпов белых, которых воины считали более слабыми противниками. Во время Битвы Феттермана, сняв с солдата скальп, индейцы тут же в знак презрения швыряли его на землю.

Увечить мертвое тело врага было принято у многих индейцев Великих равнин, и занимались этим и мужчины, и женщины. Белый Запад видел в этом безусловное подтверждение неисправимого дикарства индейцев – те же, в свою очередь, верили, что, обезобразив труп, защищают себя от преследования духом убитого в загробной жизни.

Подвиги были обязательным условием допуска в воинские общества, к которым стремился быть причисленным каждый молодой индеец. Эти общества отчаянно состязались между собой: в начале ежегодного сезона набегов каждое старалось нанести удар первым. Воинские общества Кистеня и Лисиц у кроу состязались не только на поле боя, но и в тылу, периодически похищая друг у друга жен, словно

лошадей. (Как ни странно, никакими катастрофами это, судя по всему, не оборачивалось.) Воинские общества не обязательно сражались единым отрядом, но, если все-таки выходили все сразу, череда крупных потерь или одно сокрушительное поражение уничтожали все общество целиком. Ожидалось, что их предводители в бою должны презирать опасность, а иногда и заигрывать со смертью, поэтому возможностей для «продвижения» воинам хватало [64] .

64

Grinnell, “Coup and Scalp”, 296–307; Marian W. Smith, “War Complex”, 452; Linderman, Plenty-Coups, 106–8; Mails, Mystic Warriors, 43–44; Nabokov, Two Leggings, 49.

Подвиги были неразрывно связаны с отношениями полов. Боевые заслуги гарантированно покоряли женские сердца и служили для юношей превосходным стимулом геройствовать в схватках. У кроу, например, мужчина мог жениться только по достижении двадцати пяти лет или засчитав ку, а женатый кроу, не имевший ни одного засчитанного ку, лишался важной привилегии «разрисовывать лицо жены». У шайеннов юноше не позволялось даже ухаживать за девушками, пока он не продемонстрирует отвагу в битве или в набеге. Матери с пристрастием расспрашивали претендентов на руку дочери об их боевых заслугах и, если заслуг набиралось маловато, говорили, что за труса девушку не отдадут. Шайеннские женщины сложили особую песню для тех, кто мог дрогнуть в бою. «Если боишься нестись вперед, – пелось в ней, – поверни назад, и Женщины Пустыни пожрут тебя». Иными словами, женщины грозили затравить труса так, что смерть покажется ему меньшим злом и он еще пожалеет, что не погиб. «Идти в бой было нелегко, и мы часто боялись, – признавался шайеннский воин Джон Стоит В Изгороди, – но отступить и попасть под насмешки женщин было гораздо хуже». Однако даже под страхом подвергнуться осмеянию ни один воин не рискнул бы идти на бой без защиты своих духов – это понятие обычно переводят как «магия». От ее силы зависела его отвага, мастерство и сама жизнь.

Обретение магической защиты начиналось в юности с вызова вид'eния, именуемого также магическим сном. Уединившись в глухом опасном месте, искатель видения выжидал положенный срок – обычно четверо суток – без пищи и воды, призывая покровителя из числа природных объектов, зверей или птиц. Явившийся изъяснялся иносказаниями, которые затем истолковывал духовный наставник – как правило, знахарь за вознаграждение, – или сам искатель, до конца своей жизни размышляя над увиденным. Существо или природный объект, явленные в видении, давали искателю магическое покровительство. Воин старался подражать своему защитнику в бою (быть быстрым, как орел, или хитрым, как лис) и носил на шее мешочек с памяткой о видении. Символы видения он рисовал на своем щите, одежде, лошади и палатке и укреплял его мощь с помощью уникальной священной коллекции предметов, собираемых в большую магическую укладку. Воины, которым не удавалось добиться магической защиты посредством видения, иногда пытались повысить духовную силу через самоистязание. В крайнем случае воин мог купить магическую защиту у знахаря либо попросить поделиться ею друга или члена семьи. Однако магию, приобретенную из вторых рук, считали относительно слабой. К обладателям уже проверенной крепкой магии стекались другие воины в надежде, что она распространится и на них или им еще что-то перепадет от его божественных даров [65] .

65

Linderman, Plenty-Coups, 49, 106–7.

Ценнейшим имуществом воина считалось ружье, и индейцы не останавливались ни перед чем, чтобы заполучить новейшие многозарядники, среди которых фаворитом был легендарный рычажный винчестер. Однако позволить его себе могли единицы. Большинству приходилось довольствоваться старыми дульнозарядными мушкетами сомнительной эффективности или трофейными однозарядными армейскими ружьями. С большим трудом добывались и боеприпасы. Иногда их недальновидно продавали индейцам солдаты – и осознавали свою оплошность уже в перестрелках, когда получали свои патроны обратно в виде неприятельского огня. Для ремонта оружия индейцам (за редким исключением) не хватало необходимых знаний и инструментов, а отыскать сговорчивого белого оружейника удавалось нечасто.

Таким образом, многим оставалось полагаться лишь на лук и стрелы. Это не значит, что от традиционного индейского оружия не было прока: армейские офицеры изумлялись ударной силе стрелы, даже пущенной относительным новичком. Один молодой лейтенант научился у своих индейских разведчиков стрелять из лука с такой силой, что стрела насквозь пронзала бизона и кончик выглядывал с другого бока. «Чтобы было понятнее, с какой силой бьет стрела, скажу вам, что самый мощный кольт бизона насквозь не пробивает», – пояснял он. В руках индейца, которого с малолетства учили обращаться с луком, это оружие показывало результаты еще более ошеломляющие. «Я видел стрелу, пущенную на 500 ярдов [66] , – добавил лейтенант. – А еще как-то раз я нашел пригвожденный к дереву стрелой мужской череп. Стрела не просто пробила кости насквозь, но вошла в ствол на такую глубину, что держалась в нем под тяжестью висящего на ней черепа». Полковник Додж, один из лучших знатоков индейского вооружения и тактики, поражался скорострельности луков. По свидетельству полковника, воин «держал в левой руке сразу пять – десять стрел и выпускал их так быстро, что последняя срывалась с тетивы, когда первая еще не коснулась земли». В колчане обычно носили по двадцать стрел, а когда они заканчивались, подбирали новые прямо на поле боя. Дополняли наступательный арсенал воина боевая дубинка и длинное, ярко раскрашенное копье.

66

457 метров. – Прим. ред.