И будет вечен вольный труд

Коллектив авторов

1827

Сон ратника^{97}

Подкопы взорваны — и башни вековые С их дерзкою луной^{98} погибель облегла; Пресекла в ужасе удары боевые Осенней ночи мгла. И в поле тишина меж русскими полками; У ружий сомкнутых дымилися костры, Во тьме бросая блеск багровыми струями На белые шатры. В раздумьи я смотрел на пламень красноватый; Мне раненых вдали был слышен тяжкий стон; Но, битвой утомясь, под буркою косматой Уснул, — и вижу сон. Мне снилось, что, простясь с военною тревогой, От тех кровавых мест, где буйство протекло, Поспешно я иду знакомою дорогой В родимое село. Мне церковь сельская видна с горы высокой, И Клязьмы светлый ток в тени ракит густых, И слышу песнь жнецов, и в стаде лай далекий Собак сторожевых. Я к хижине сходил холмов с крутого ската, Разлуки тайный страх надеждой веселя,— И дряхлый мой отец, тотчас узнав солдата, Вскочил без костыля. В слезах моя жена мне кинулась на шею, Мила, как в день венца, и сердцу, и очам; Малютки резвые бегут ко мне за нею: Сосед пришел к друзьям. «Клянусь, — я говорил, склонен на то родными,— Теперь я к вам пришел на долгое житье!» И дети обвили цветками полевыми И штык мой, и ружье. Я милых обнимал… но пушка вестовая Сон тихий

прервала, и в сечу мне лететь! И к Варне понеслась дружина удалая… Иль там мне умереть?

1828

Жнецы

Однажды вечерел прекрасный летний день, Дышала негою зеленых рощей тень. Я там бродил один, где синими волнами От Кунцевских холмов, струятся под Филями, Шумит Москва-река; и дух пленялся мой Занятья сельского священной простотой, Богатой жатвою в душистом тихом поле И песнями жнецов, счастливых в бедной доле. Их острые серпы меж нив везде блестят, Колосья желтые под ними вкруг лежат, И, собраны жнецов женами молодыми, Они уж связаны снопами золотыми; И труд полезный всем, далекий от тревог, Улыбкою отца благословляет бог. Уж солнце гаснуло, багровый блеск бросая; На жниве кончилась работа полевая, Радушные жнецы идут уже домой. Один, во цвете лет, стоял передо мной. Его жена мой взор красою удивляла; С младенцем радостным счастливая играла И в кудри темные вплетала васильки, Колосья желтые и алые цветки. А жнец на них смотрел, и вид его веселый Являл, что жар любви живит удел тяжелый; В отрадный свой приют уже сбирался он… С кладбища сельского летит вечерний звон,— И к тихим небесам взор пылкий устремился: Отец и муж, душой за милых он молился, Колена преклонив. Дум набожных полна, Младенца ясного взяла его жена, Ручонки на груди крестом ему сложила, И, мнилось, благодать их свыше осенила. Но дремлет всё кругом; серебряный туман Таинственной луной рассыпан по снопам, Горит небесный свод нетленными звездами,— Час тайный на полях, час тайный над волнами. И я под ивою сидел обворожен, И думал: в жатве той я видел райский сон, И много с той поры, лет много миновало, Затмилась жизнь моя, — но чувство не увяло. Томленьем сокрушен, в суровой тме ночей, То поле, те жнецы — всегда в душе моей; И я, лишенный ног, и я, покинут зреньем,— Я сердцем к ним стремлюсь, лечу воображеньем, Моленье слышу их, — и сельская чета Раздумья моего любимая мечта.

1836

Василий Андреевич Жуковский

1783–1852

«Кто слез на хлеб свой не ронял…»^{99}

Кто слез на хлеб свой не ронял, Кто близ одра, как близ могилы, В ночи, бессонный, не рыдал,— Тот вас не знает, вышни силы! На жизнь мы брошены от вас! И вы ж, дав знаться нам с виною, Страданью выдаете нас, Вину преследуете мздою.

1816

«Там небеса и воды ясны…»^{100}

Там небеса и воды ясны! Там песни птичек сладкогласны! О родина! все дни твои прекрасны! Где б ни был я, но все с тобой Душой. Ты помнишь ли, как под горою, Осеребряемый росою, Белелся луч вечернею порою И тишина слетала в лес С небес? Ты помнишь ли наш пруд спокойный, И тень от ив в час полдня знойный, И над водой от стада гул нестройный, И в лоне вод, как сквозь стекло, Село? Там на заре пичужка пела; Даль озарялась и светлела; Туда, туда душа моя летела: Казалось сердцу и очам — Все там!..

Сентябрь — ноябрь 1816

Летний вечер

Знать, солнышко утомлено: За горы прячется оно; Луч погашает за лучом И, алым тонким облачком Задёрнув лик усталый свой, Уйти готово на покой. Пора ему и отдохнуть; Мы знаем, летний долог путь. Везде ж работа: на горах, В долинах, в рощах и лугах; Того согрей; тем свету дай, И всех притом благословляй. Буди заснувшие цветы И им расписывай листы; Потом медвяною росой Пчелу-работницу напой И чистых капель меж листов Оставь про резвых мотыльков. Зерну скорлупку расколи И молодую из земли Былинку выведи на свет; Пичужкам приготовь обед; Тех приюти между ветвей, А тех на гнёздышке согрей. И вишням дай румяный цвет, Не позабудь горячий свет Рассыпать на зелёный сад, И золотистый виноград От зноя листьями прикрыть, И колос зрелостью налить. А если жар для стад жесток, Смани их к роще в холодок; И тучку тёмную скопи, И травку влагой окропи, И яркой радугой с небес Сойди на тёмный луг и лес. А где под острою косой Трава ложится полосой, Туда безоблачно сияй И сено в копны собирай, Чтоб к ночи луг от них пестрел И с ними ряд возов скрипел. Итак, совсем не мудрено, Что разгорелося оно, Что отдыхает на горах В полупотухнувших лучах И нам, сходя за небосклон, В прохладе шепчет: «Добрый сон». И вот сошло, и свет потух; Один на башне лишь петух За ним глядит, сияя, вслед… Гляди, гляди! В том пользы нет! Сейчас оно перед тобой Задёрнет алый завес свой. Есть и про солнышко беда: Нет ладу с сыном никогда. Оно лишь только в глубину, А он как раз на вышину; Того и жди, что заблестит; Давно за горкой он сидит. Но что ж так медлит он вставать? Всё хочет солнце переждать. Вставай, вставай, уже давно Заснуло в сумерках оно. И вот он всходит; в дол глядит И бледно зелень серебрит. И ночь уж на небо взошла И тихо на небе залегла Гостеприимные огни; И всё замолкнуло в тени; И по долинам, по горам Всё спит… Пора ко сну и нам.

1818

К русскому великану^{101}

Не тревожься, великан! Мирно стой, утес наш твердой, Отшибая грудью гордой Вкруг ревущий океан. Вихрей бунт встревожил воды; Воем дикой непогоды От поверхности до дна Вся пучина их полна; На тебя их буря злится; На тебя их вой и рев; Повалить тебя грозится Обезумевший их гнев. Но с главы твоей подзвездной Твой орел^{102}, пространства князь, Над бунтующей смеясь У твоей подошвы бездной, Сжавши молнии в когтях, В высоте своей воздушной Наблюдает равнодушно, Как раздор кипит в волнах, Как оне горами пены Многоглавые встают И толпою всей бегут На твои ударить стены. Ты же, бездны господин, Мощный первенец творенья, Стой среди всевозмущенья Недоступен, тих, один; Волн ругательные визги Ветр, озливший их, умчит; Их гранит твой разразит, На тебя нападших, в брызги.

1851

Федор

Никифорович Слепушкин

1785–1848

Уборка льна

Всех раньше бабушка родимая вставала, На утренней заре, при пенье петухов; Бродила по избе, — семье своей ворчала, Ворчанье есть душа везде у стариков; И с посохом к окну середнему подходит, На нивы и поля разборчиво глядит, Где полное душе веселие находит, Увидя, как сосед с семьей в трудах кипит, Стучит, кричит детям: «Ленивцы, как не стыдно Лежать до сей поры, а в поле не бывать! Соседи там давно, а вас еще не видно: Добра вам, детушки, от лени не видать; Счастливая пора не надолго продлится, Ведь осень подойдет, начнет дождь ливнем лить: Прогонит со двора; с работой тут простишься! Уж поздно будет вам потерю воротить». Поднялась вдруг семья; сбираяся молчали. Краюху взяв с собой, иконе помолясь, Бежали на поля, — работу начинали,— Лен с корнем теребить проворно устремясь. Рядами вкруг себя все место покрывают, Где должен он лежать еще довольно дней; Завидели, готов — немедля подымают И к дому на овин свезут его с полей. Там семя обобьют, связавши лен руками, Для стилки на луга обратно отвезут. И солнышко печет, и дождик мочит тут, И провевает ветр лен, устланный рядами. Лен мякнет, белится, а после — на дворы — Там чешут, треплют, мнут и с плеч долой заботы, Уборка льна у них тяжеле всей поры И беспокойнее всей полевой работы.

Денис Васильевич Давыдов

1784–1839

При виде Москвы, возвращаясь с персидской войны^{103}

О юности моей гостеприимный кров! О колыбель надежд и грез честолюбивых! О, кто, кто из твоих сынов Зрел без восторгов горделивых Красу реки твоей, волшебных берегов, Твоих палат, твоих садов, Твоих холмов красноречивых!

1827

Бородинское поле

Элегия

Умолкшие холмы, дол некогда кровавый, Отдайте мне ваш день, день вековечной славы, И шум оружия, и сечи, и борьбу! Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу Попрали сильные. Счастливцы горделивы Невольным пахарем влекут меня на нивы… О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях, Ты, голосом своим рождающий в полках Погибели врагов предчувственные клики, Вождь Гомерический, Багратион великий! Простри мне длань свою, Раевский, мой Герой! Ермолов! я лечу — веди меня, я твой: О, обреченный быть побед любимым сыном, Покрой меня, покрой твоих перунов дымом! Но где вы? Слушаю… Нет отзыва! С полей Умчался брани дым, не слышен стук мечей, И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга, Завидую костям соратника иль друга.

1829

Современная песня ^{104}

Был век бурный, дивный век, Громкий, величавый; Был огромный человек, Расточитель славы. То был век богатырей! Но смешались шашки, И полезли из щелей Мошки да букашки. Всякий маменькин сынок, Всякий обирала, Модных бредней дурачок, Корчит либерала. Деспотизма сопостат, Равенства оратор,— Вздулся, слеп и бородат, Гордый регистратор. Томы Тьера и Рабо Он на память знает И, как ярый Мирабо, Вольность прославляет. А глядиш: наш Мирабо Старого Гаврило За измятое жабо Хлещет в ус да в рыло. А глядишь: наш Лафает, Брут или Фабриций; Мужиков под пресс кладет Вместе с свекловицей. Фраз журнальных лексикон, Прапорщик в отставке, Для него Наполеон — Вроде бородавки. Для него славнее бой Карбонаров бледных, Чем когда наш шар земной От громов победных Колыхался и дрожал, И народ, в смятенье, Ниц упавши, ожидал Мира разрушенье. Что ж? — Быть может, наш герой Утомил свой гений И заботой боевой, И огнем сражений?.. Нет, он в битвах не бывал — Шаркал по гостиным И по плацу выступал Шагом журавлиным. Что ж? — Быть может, он богат Счастьем семьянина, Заменя блистанье лат Тогой гражданина?.. Нет, нахально подбочась, Он по дачам рыщет И в театрах, развалясь, Все шипит да свищет. Что ж? — Быть может, старины Он бежал приманок? Звезды, ленты и чины Презрел спозаранок? Нет, мудрец не разрывал С честолюбьем дружбы И теперь бы крестик взял… Только чтоб без службы. Вот гостиная в лучах: Свечи да кенкеты, На столе и на софах Кипами газеты; И превыспренний конгресс Двух графинь оглохших И двух жалких баронесс, Чопорных и тощих; Все исчадие греха, Страстное новинкой; Заговорщица-блоха С мухой-якобинкой; И козявка-егоза — Девка пожилая, И рябая стрекоза — Сплетня записная; И в очках сухой паук — Длинный лазарони, И в очках плюгавый жук — Разноситель вони; И комар, студент хромой, В кучерской прическе, И сверчок, крикун ночной, Друг Крылова Моськи; И мурашка-филантроп. И червяк голодный, И Филипп Филиппыч-клоп ^{105} . Муж… женоподобный,— Все вокруг стола — и скок В кипеть совещанья Утопист, идеолог, Президент собранья. Старых барынь духовник, Маленький аббатик ^{106} , Что в гостиных бить привык В маленький набатик. Все кричат ему привет С аханьем и писком, А он важно им в ответ: Dominus vobiscum! [4] И раздолье языкам! И уж тут не шутка! И народам и царям — Всем приходит жутко! Все, что есть — все в пыль и прах! Все, что пролетает,— С корнем вон! — Ареопаг Так определяет. И жужжит он, полн грозой, Царства низвергая… А России — боже мой! — Таска… да какая! И весь размежеван свет Без войны и драки! И России уже нет, И в Москве поляки! Но назло врагам она Все живет и дышит, И могуча, и грозна, И здоровьем пышет. Насекомых болтовни Внятием не тешит, Да и место, где они, Даже не почешет. А когда во время сна Моль иль таракашка Заползет ей в нос, — она Чхнет — и вон букашка!

4

Господь с вами! (лат.)