И будет вечен вольный труд

Коллектив авторов

Июль 1914

Поэза последней надежды

Не странны ли поэзовечера, Бессмертного искусства карнавалы, В стране, где «завтра» хуже, чем «вчера», Которой, может быть, не быть пора, В стране, где за обвалами — обвалы? Но не странней ли этих вечеров Идущие на них? Да кто вы? — дурни, В разгар чумы кричащие: «Пиров!», Или и впрямь фанатики даров Поэзии, богини всех лазурней!.. Поэт — всегда поэт. Но вы-то! Вы! Случайные иль чающие? Кто вы? Я только что вернулся из Москвы, Где мне рукоплескали люди-львы, Кто за искусство жизнь отдать готовы! Какой шампанский, искристый экстаз! О, сколько в лицах вдохновенной дрожи! Вы, тысячи воспламененных

глаз,— Благоговейных, скорбных, — верю в вас: Глаза крылатой русской молодежи! Я верю в вас, а значит — и в страну. Да, верю я, наперекор стихии, Что вал растет, вздымающий волну, Которая всё-всё сольет в одну, А потому — я верю в жизнь России!..

Ноябрь 1917

Петр Васильевич Орешин^{348}

1887–1938

Золотая соха

Плохо денется, плохо косится, И лежат ряды неровные. Знать бы, скоро ли износятся На душе обиды кровные? Тяжко в пору нам покосную, Весь до косточки сломаешься. Ах, зачем ты, жизнь несносная, К нам, как мачеха, ласкаешься! Темен лес, темнее — хижины, Злой тоской-соломой крытые. Не судьбой ли мы обижены, В чистом поле позабытые? Есть у нас тропинка алая, Путь-дороженька заветная. Есть головушка удалая, Сила-удаль несусветная. Мы поспорим с злыми чарами, С колдовством, судьбой и холодом. Будут нищие боярами, Медный грош — червонным золотом. Обрастет густыми травами Вековечная кручинушка, И пойдет гулять заставами С золотой сохой детинушка.

1913

«Я знаю шорохи и звоны…»

Я знаю шорохи и звоны Колосьев зреющих во сне, Душистой ржи полупоклоны Моей родимой стороне. Дорог изгибы мне знакомы, Испытан жатвы знойный день. Люблю я золото соломы На крыше русских деревень! И только грустно-нестерпимо Висит над хижинами ночь. Смогу ли я непогрешимо Тоску немую превозмочь?

1913

Ночь

Глянет месяц из-за гор, Вспыхнет конской гривой, И запахнет темный двор Сеном и крапивой. Скажет теплая земля, И услышит небо: — Вы ль не мучили меня, Люди, из-за хлеба? Вы ли грудь мою сохой Не избороздили? Вы ли брата в час лихой Хлебом накормили? Тихо в сумраке ночном С края и до края. Над распаханным бугром Зорька золотая.

1914

С обозом

Загуляли над лесом снега, Задымилась деревня морозом. И несет снеговая пурга, Заметая следы за обозом. Поседел вороной меринок: Растрепалась кудлатая грива. Снежный путь бесконечно далек, А в душе — и темно и тоскливо. Без нужды опояшешь ремнем Меринку дуговатые ноги. По колена в снегу, и кругом Не видать ни тропы, ни дороги. До зари хорошо бы домой. На столе — разварная картошка. — Но-о, воронушка, трогай, родной… Занесет нас с тобой заварошка! В поле вихрится ветер-зимач, За бураном — вечерние зори. Санный скрип — недоплаканный плач, Дальний путь — безысходное горе!

1914

Страда

Рожь густая недожата, Осыпается зерно. Глянешь в небо через хаты: Небо в землю влюблено! Зной

палит. В крови ладони. Рожь, как камень, под серпом. Руки жнут, а сердце стонет, Сердце сохнет об одном! Тяжко, думы, тяжко с вами, Серп не держится в руках. Мил лежит под образами, Точно колос на полях! Рожь густая — не одюжишь Ни косою, ни серпом. И поплачешь, и потужишь Над несвязанным снопом!

1914

Кто любит родину

Кто любит родину, Русскую землю с худыми избами, Чахлое поле, Градом побитое? Кто любит пашню, Соху двужильную, соху-матушку? Выйдь только в поле В страдные дни подневольные. Сила измызгана, Потом и кровью исходит силушка, А избы старые, И по селу ходят нищие. Вешнее солнце В светлой сермяге Плачет над Русью Каждое утро росой серебряной. Кто любит родину? Ветер-бродяга ответил красному: — Кто плачет осенью Над нивой скошенной и снова Под вешним солнцем В поле — босой и без шапки— Идет за сохой,— Он, лапотный, больше всех любит родину! Ведь кровью и потом Полил он, кормилец, каждую глыбу И каждый рыхлый И теплый ломоть скорбной земли своей!

1915

Александр Васильевич Ширяевец^{349}

(Абрамов)

1887–1924

«Говорил ты мне, что мало у меня удалых строк…»

Николаю Клюеву

Говорил ты мне, что мало у меня удалых строк: Удаль в городе пропала, — замотался паренек… А как девица-царевна, светом ласковых очей, Душу вывела из плена — стали песни позвончей. А как только домекнулся: кинуть город мне пора, Всколыхнулся, обернулся в удалого гусляра!

1909–1910 гг.

Старь

Месяц, глянь ушкуйным оком! Кистенем стальным взмахни! Понесусь я быстрым скоком На татарские огни. Надо мной воронья стая Зачернеет — ждет беда. Предо мною Золотая Пораскинется Орда. — Ой, летите, стрелы злые, В басурманские шатры! Нам хвататься не впервые За мечи и топоры! Я рубиться лихо стану, Сдвинет враг со всех сторон, И, иссеченного, к хану Отведут меня в полон. Долго-долго, дни и ночи Будут лязгать кандалы. Будет сниться терем отчий, Волги буйные валы. Запылит с Руси дружина, На Орду ударит вскачь, Я опять на волю хлыну Для удач и неудач… Час настанет, и на склоны Упаду я из седла, Как вопьется в грудь со стоном Закаленная стрела…

2 января 1917 г.

Сергей Антонович Клычков^{350}

1889–1940

«Милей, милей мне славы…»

Милей, милей мне славы Простор родных полей, И вешний гул дубравы, И крики журавлей. Нет таинства чудесней, Нет красоты иной, Как сеять зерна с песней Над вешней целиной. Ой, лес мой, луг мой, поле!.. Пусть так всю жизнь и пусть Не сходят с рук мозоли, А с тихой песни грусть.