И быть роду Рюриковичей
Шрифт:
К концу зимы Евсей начал собираться в Константинополь, товар приобрёл, кормчему велел по теплу ладью в дорогу готовить. А однажды явился к купцу отрок из меньшей княжьей дружины, велел прийти к князю. Удивился Евсей: с Олегом он незнаком, жалоб не подавал, так к чему кличет?
На княжьем дворе дорожки от снега расчищены, у коновязи подсёдланные кони бьют наледь копытами, гридни у крыльца собрались, переговариваются.
Обмёл Евсей снег метёлочкой, прошёл в хоромы. Олег ждал его в малой горнице. Горела печь, потрескивали берёзовые дрова, было жарко.
— Сними шубу, купец, и садись к столу.
Отрок
— Не дивуйся, торговый человек, что позвал я тебя, хочу услышать о Константинополе. Да не о храмах и дворцах либо о пышных выездах базилевса, а о том, чем сильна империя.
Потёр Евсей лоб, задумался. О чём же рассказать князю, с чего начать? Как Константинополь укреплён — так то разве князю неведомо? О гвардии базилевса? А может, о флоте императора? И решил Евсей поведать Олегу о кораблях базилевса, которые стоят в бухте Золотой Рог.
Олег слушал Евсея не перебивая, потом взял яблоко, надкусил и, подняв чашу, сказал:
— Выпьем, купец, за успехи твои торговые.
Отставили чаши, посидели молча. Но вот Олег снова заговорил:
— Скоро ты, гость торговый, поплывёшь к ромеям, и будет тебе от меня урок. Когда воротишься в Киев, поведаешь, какая воинская сила у империи — флот и армия. Да ещё присмотрись, нет ли в городских стенах места, мало защищённого. На всё ты ответ найдёшь, коли заручишься поддержкой самих ромеев, а для того не скупись на подношения. Для такого случая дадим мы тебе меха и скору, мёд и воск. Ко всему выведай о хлебных припасах в Царьграде. Уразумел ли, о чём глаголю? Не праздным любопытством одолеваем я, Евсей, а часа жду, и он пробьёт, верю.
Евсей возвращался с Горы, охваченный одной мыслью. Кажется, Олега одолел дерзостный замысел. Он решил поискать удачи в Царьграде. Аскольд и Дир ходили в набег, то тогда флот императора бороздил моря у Египта. А теперь, когда корабли базилевса трутся бортами о стены Константинополя, ладьи русов потопят, не допустив их к берегам империи... И ещё Евсей думал, что он постарается сообщать Олегу только правду о мощи Византии, и тогда тот сам откажется от похода.
Всю осень, до снегов, Ивашка собирал овечий помёт, лепил из него кирпичи и, просушив их на солнце, укрывал сухим бурьяном. У печенегов кизяк [79] лучшее топливо, его заготавливали женщины и рабы.
79
Кизяк — высушенный в форме кирпичей навоз, употребляемый как топливо.
Зимой Ивашка ломал бурьян-сухостой, складывал его у юрты в копёнки. Бурьян жгли в костре посреди юрты, и дым тянулся через отверстие в крыше. Тепло держалось, пока горел огонь.
Ивашка — раб, но он не мог смириться с этим и постоянно думал о побеге, однако зимой каждый след на снегу виден. Ивашка ждал весны.
Жил он в овчарне. В морозы овцы грели его. Ел скудно, кормили хуже собак, дразнили мальчишки, а женщины не считали за мужчину. Мужчина — воин и в плен не попадает.
Больше всего опасался Ивашка, чтоб не продали его в рабство в
Томительно медленно тянулась зима. Ивашка похудел, оброс бородой, вконец оборвался. Прежде, живя в Новгороде и Киеве, раза два в неделю парился в бане, а нынче с того дня, как в плен уволокли, не мылся.
Часто вспоминал Новгород, отца, умершую мать. Иногда думал о Ладе, но удивительно: куда исчезла любовь? Да и была ли она, уж не придумал ли он её сам?
С нетерпением ждал Ивашка конца зимы, когда трава в рост пойдёт: в ней его спасение от конных печенегов.
Воротившись домой, Евсей закрылся в молельне, что рядом с опочивальней, перекрестился, встал на колени:
— Спаси и помилуй, Боже...
Молился Евсей истово, таясь. Не приведи Бог прознать кому, что он принял греческую веру: дойдёт до волхвов — быть беде.
Чем ближе к весне, тем радостнее Евсею. Скоро он увидит Зою, привезёт ей подарки богатые, меха соболиные и куньи, ожерелье, кованное киевскими мастерами золотых дел.
Иногда у Евсея появлялась беспокойная мысль: а любит ли его Зоя, ведь он наполовину старше её? Но тут же старался прогнать сомнение.
Уговаривал Евсей Зою перебраться к нему в Киев, город ей расхваливал, но она упёрлась:
— Вы, русичи, язычники, как жить средь вас буду?
Во дворе голосисто запел петух, ему отозвались на Подоле, и вскоре петушиное пение разбудило весь Киев. Оделся Евсей, по протоптанной дорожке вышел к обрыву, постоял. Чудны утренние зори киевские! Первые блики скользнут по лесным далям, осветят покрытую снегом луговину, заиграют на скованных льдом реках Почайне и Киянке, пробудят всё живое. Воздух прозрачный и чистый, словно вода в роднике. Сколько раз виделось всё это Евсею на чужбине! Бывало, выйдет на заре к морю, сколько ни всматривается, оно в дымке. И скажет Евсей с горечью: «Где же вы, мои зори киевские?»
Недостаёт ему их там, у ромеев...
Весной, когда Евсей уже совсем собрался в дорогу и караван кораблей был готов к отплытию, заболел кормчий Путята с Евсеевой ладьи. Вот и пришлось Евсею ждать, пока кормчий поправится, и плыть не караваном, а в одиночку. Такая дорога опасна вдвойне, тут ладье не только пороги грозят, но и печенеги на перекате.
Ивашка готовился к побегу долго. Сначала собрался на север идти, куда ковш небесный укажет, потом сообразил: печенежская погоня непременно туда же поскачет.
Днями будет передыхать, скрываясь в траве, а ночами пробираться. Для побега Ивашка выбрал время, когда хозяина не было дома. Выжидая, припас в путь сухую лепёшку, кусок овечьего сыра. Увидев, что хозяин и его товарищи седлают коней, приторачивают перемётные сумы, обрадовался. В полночь выбрался из овчарни, отполз за становище и побежал. Собаки не лаяли: привыкли к нему. Уходил Ивашка на восток, к Днепру. Надеялся, в эту сторону печенеги погоню не пошлют.
Он бежал, радуясь первой удаче, иногда прислушивался к ночным шорохам, боялся услышать конский топот. С рассветом залёг в густой и высокой траве и тут же, сморённый, заснул.