i c2ab19a2c5d6e8bb
Шрифт:
Луч фонаря выхватил в узком проеме глубокого ящика ворох истлевшей бумаги. Что там? Скучные бесплатные газеты, надоедливые рекламные флаеры, счета, неизменно вызывавшие удивленное цоканье у родителей и сдержанный, тихий матерок деда? Я не стал заглядывать, ведь карты с несметными пиратскими сокровищами, иероглифы пришельцев и записки великих волшебников, сокрытые в безымянном тайнике предназначались не мне, а рыжеволосому смешному мальчишке, вечно 10 лет от роду…
Я извлек из заплечного мешка два полных рожка от Калашникова. «Вольно, бойцы, ваш железный командир уснул навеки… Может, еще сослужите службу более удачливому
Теперь наручные часы – очень старые, времен Великой Отечественной, наградные… оберег, талисман, напоминание… Они остановились много лет назад, замерев на вечных двадцати минутах восьмого. Время смерти близкого человека, единственного близкого в сошедшем с ума мире. «Найдите себе нового хозяина. Защищайте его, как пятнадцать лет защищали меня. А со мной вам нельзя – мое время будет иным…»
И еще один, последний подарок. Извлеченный из кобуры ТТ приятной, уверенной тяжестью давил на ладонь. «Жаль, мой друг, что ты бесполезен против уродов». Я вынул обойму, отсчитал из нее пять патронов и аккуратной горочкой выложил у автоматных рожков. Кто знает, может, и они на что сгодятся?.. Пистолет с одной оставшейся пулей вернулся в кобуру. «Зато для людей ты в самый раз».
Предстояло пройти еще один пролет. Четырнадцать ступеней.
Первая – на ней я когда-то затянулся сигаретой и бросил на целых восемь ле т.
Вторая – сколотая, спасибо тебе за ушиб и целую неделю незапланированных каникул.
Третья – до нее я допрыгивал в четыре года.
Четвертая, пятая, шестая – вы всегда так быстро проносились мимо.
Седьмая – счастливая, пусть это останется со мной.
Восьмая – особенная, чуть больше остальных.
Девятая – перепрыгнуть – на ней нашли умершую соседку, бабу Варю. Жаль, но сейчас перепрыгнуть не получится…
Десятая – пора! – достаю связку ключей.
Одиннадцатая – вот четырехгранный ключ от безымянного волшебного ящика.
Двенадцатая – а вот «таблетка» домофона.
Тринадцатая – крошечный полуцилиндрический ключик – от нижнего замка.
Четырнадцатая – плоская пластина со множеством насечек и бугорков – от верхнего. Отец очень гордился этим замком – «финский, сто степене й защиты, невозможность взлома и подбора отмычки»…
На моей памяти «сейфовым» ключом не пользовались ни разу – в квартире всегда оставался кто-то из многочисленного семейства. Не понадобится он и сейчас…
Когда-то очень-очень давно рыжий смешной мальчишка уговорил своего деда прокатиться до новой станции метро. Мама отпустила их только на час, потому что потом все сядут за праздничный стол, и непоседливая кудряшка-сестренка будет пытаться, наконец, задуть все три свечки на кремовом торте…
Слез больше нет… высохли, выжжены радиацией, выплаканы с кровью…
Маленький ключ легко и привычно юркнул в отверстие замка.
Я был дома.
Ник Львовский
Искупление
Страх навалился не сразу. Он проникал в ч еловека мелкими порциями. С профессионализмом настоящего садиста заползал под кожу, словно инъекция, досылаемая из пятикубового шприца неумелой медсестрой. Ускоряя сердцебиение. Разгоняя мысли в разные стороны. Доводя бардак в голове до масштабов настоящей разрухи.
Нет, Баламут не стыдился просто бояться. Он здраво подходил к данному вопросу и всегда считал, что бесстрашием страдают либо безумные фанатики, которым вбили в голову всякую чушь, либо умалишенные от рождения, которым, собственно, едино, где они, и что с ними в любой момент их жизни происходит. Кстати, грани между этими двумя категориями Баламут не проводил, потому как в его понимании ее попросту не существовало.
Уже трижды успел проклясть себя за свою же тупость, приведшую его в этот туннель. В одиночку. Непослушными руками передернул затвор и тут же услышал громкое «дзинь!!!».
– Твою мать! – скрипнул он от злости зубами: с перепугу забыл, что автомат и так у же был приведен в боевой режим, и теперь в темноту улетел патрон. А с ним у него стало ровно на девять граммов меньше шансов выжить.
Шарить по пыльному полу Баламут не решился, дабы не отвлекаться – внимание его целиком и полностью было прикованно к тому, что творилось впереди. Правда там, во мраке, ничего пока и не происходило. Но Баламут чувствовал, что тишина временная. Ему казалось, что уведи он хотя бы на миг свой взгляд куда-нибудь в сторону, и все – ему конец. Оттуда обязательно вырвется нечто, сожравшее уже не одного жителя станции, находившейся рядом с конечной целью его пути. Одним из отстойников Московского метрополитена, находившимся в тупике возле станции Орехово.
«Да как они вообще выжили на этой Богом забытой станции? – Баламут вспомнил тех бедолаг, их посеревшие лица, и по спине снова пробежался неприятный холодок. – Пора завязывать с такой работой – нервы ни к черту».
Мышцы ног противно подрагивали, когд а он делал еще один шаг. Даже не шаг. Так – полшажочка. Но с каким трудом он дался! Тело отказывало в повиновении. Оно взывало к здравому рассудку хозяина, молило, не мешкая ни секунды, повернуть назад.
«А может, ну его на фиг?» – но тут Баламут вспомнил бешеные глаза Бурого и моментально откинул эту мысль, как совсем уж непригодную для использования. За этой гнидой такие люди стоят, что где хошь найдут. Из-под земли достанут, чтобы потом в нее же и закопать.
Подозрительный шорох, раздавшийся где-то впереди, немедля прогнал все прочие мысли, заставив снова сконцентрироваться на главном. Баламут остановился и прислушался. Ничего. Показалось? Нет – звук повторился. Луч фонаря, прикрепленного к цевью, резко переместил вправо. И тут же назад – подальше от греха.
В небольшом тупичке приютилась, словно прячась от стороннего взгляда, часть состава. Ряд вагонов, терявшийся во мраке. Разглядеть, сколько именно, не помог бы даже ф онарик. Но Баламут и не думал туда с ним вот так запросто соваться. Это все равно, что себе мишень на лоб приклеить и руки вверх поднять.