И целой обоймы мало
Шрифт:
– Хотела бы я, – заявила она, – чтобы у меня был свой домашний кинотеатр. С большущим-пребольшущим экраном…
«И со звуком долби-стерео», – подумал Бондарь.
– И чтобы непременно стерео, – закончила мысль Линда. – Я бы от него целыми днями не отходила. Поставила бы рядом кровать, и пошло оно все в жопу.
– А я бы от пираньев… от пираний не отказался, – мечтательно произнес Санчес. – Видала зубы? – Санчес влил в себя водку, чуть-чуть подкрашенную пепси. – Вот только не врубаюсь, как они кусаются, если у них пасти не закрываются?
– Кто? –
– Пираньи эти.
– Какие пираньи?
– Эй, ты спишь на ходу, что ли? – возмутился Санчес. – Отъезжаешь?
– Уже отъехала, – покривила губы Линда. – Шучу. В смысле: приехала. – Она заглянула в свой стакан, но не притронулась к нему, а отодвинула подальше. – Водка крепкая, в башку шибает. Больше не хочу.
Лицо Санчеса побагровело до такой степени, что стало ясно: этот парень плохо кончит. С его давлением не алкоголем баловаться, а лечебные отвары цедить, не пропуская ежедневных прогнозов погоды.
– С-сука, – с чувством произнес он. – Опять за свое? Мы же договаривались. Ты обещала.
– А в чем дело, в чем дело? – зачастила перетрусившая Линда. – Что за наезды, не понимаю? Завязала я, понял? – Покосившись на Бондаря, она догадалась перейти на шепот, хотя слышимость от этого не ухудшилась.
Эффект пресловутого долби-стерео?
Отметая шипящие оправдания подруги негодующим взмахом руки, Санчес едва не свалился со стула, но это не помешало ему принять еще более рискованную – стоячую позу.
– Сука, – повторил он, пьяно покачиваясь. – Кому ты мозги пудришь, сука? И как это я раньше не врубился? Ты уже в кино обдолбанная заявилась, с попугайчиков тащилась, как ненормальная.
– Не ори на меня, козел! – ощетинилась Линда.
Присутствующие с интересом уставились на скандалистов. Из домика кафе выглянул молоденький официант, заранее сияя всеми своими прыщами. Кто-то догадался выключить музыку. Пощечина прозвучала в наступившей тишине хлестко и отчетливо.
– Все, знать тебя больше не знаю, падла такая, – провозгласил Санчес, не так звонко, как, скажем, Басков, но все равно очень внушительно.
Затем, натыкаясь на столы, он стремительно покинул площадку и растворился в ночи, даже не оглянувшись на недопитую водку. Его возмущение перешло все границы. Видать, он немало натерпелся от подруги-наркоманки.
Очутившаяся в центре скрестившихся взглядов, Линда съежилась, словно желая уменьшиться в размерах. Каблуки ее босоножек со скрежетом проехались по цементному полу. Это означало, что она подобрала ноги, готовясь встать.
Бондарь поморщился, мучительно подыскивая нужные слова, которые могли хоть немного успокоить униженную девушку и удержать ее на месте. Слова нашлись, вернее, одно-единственное слово, позаимствованное Бондарем из какого-то молодежного фильма.
– Оттопыримся? – тихо спросил он.
Линда, приготовившаяся встать, посмотрела на него глазами, выражающими
– Ну не здесь же, – пробормотала она, оглянувшись через плечо на выжидательно притихшую аудиторию.
Бондарь пришел ей на помощь. Подняв голову, он наградил немигающим взглядом каждого, кто осмеливался посмотреть ему в глаза. Ответные взоры тускнели и гасли, подобно перегоревшим лампочкам новогодней гирлянды. Официант взялся озабоченно протирать тряпкой столы, которые только что его абсолютно не интересовали.
Линда с удовольствием проследила за этой метаморфозой и поняла, что уходить из кафе ей пока что не хочется. Пусть свидетели ее позора побудут свидетелями ее триумфа.
– Вообще-то мы тут не оттопыриваемся, дядя, – заметила она, приникая сигаретой к протянутой Бондарем зажигалке.
– Вот как? – огорчился он.
– Да, – с достоинством подтвердила Линда. – Мы оттягиваемся.
– Это совсем другое дело, – понимающе кивнул Бондарь.
– Само собой! Оттопыриваются, к примеру, в Питере. В Москве, скажем, прутся или тащатся. А у нас…
– Оттягиваются.
– Ну да.
– Почувствуйте разницу, – задумчиво произнес Бондарь.
– Да разницы особой нет, – не стала кривить душой Линда, – просто под каждой крышей свои мыши, сечешь?
– Секу.
– А ты ничего, дядя. Какие планы на вечер?
– Такие же, как у тебя.
– Ого, какие мы быстрые! – хихикнула Линда.
– Жизнь коротка, – сказал Бондарь.
– Философ, да?
– Философы бедные, а я за свои удовольствия готов платить.
– Типа спонсора? – оценивающе прищурилась Линда.
– Типа того, – подтвердил Бондарь, привыкая к полуптичьей манере общения, навязываемой собеседницей.
– Тогда поскучай немного один, я скоро вернусь, – сказала Линда, вставая.
– Куда ты?
– В туалет. Да не напрягайся ты, никто линять не собирается.
«Это хорошо, что не собирается, – подумал Бондарь, следя за удаляющейся девушкой. – Еще не хватало, чтобы ты линяла, кошка облезлая».
Она возвратилась минут через пять, когда на ее худом бледном лице не осталось ни малейшего намека на отпечаток пятерни Санчеса. Ее настроение резко подпрыгнуло вверх, а радужные оболочки глаз казались начисто лишенными зрачков, до такой степени они уменьшились.
– Валим отсюда, спонсор? – предложила она, набрасывая на плечо ремешок сумки. – Но учти, задаром теперь даже воробьи не чирикают. Это я к тому, чтобы потом недоразумений не было.
«Главное недоразумение – это ты», – мысленно отозвался Бондарь, вставая.
Покинув кафе, они отошли в тень раскидистого дерева, и Линда, убедившись, что их никто не подслушивает, спросила напрямик:
– Выкладывай, что надо? Клубиться с тобой не пойду, предупреждаю сразу – староват ты для клубной жизни. А если хочешь чего, говори сразу.