И даже когда я смеюсь, я должен плакать…
Шрифт:
Лева вдруг успокаивается. Он смеется, вскакивает, обнимает Мишу так горячо, что оба едва удерживаются на ногах, и кричит:
— Можешь ли ты приехать в Димитровку? Это было бы прекрасно! Все бы обрадовались — отец, мама и Ирина. И мы с тобой останемся вместе. Лучше ничего и не придумать. Конечно, ты поедешь к нам!
— Как я рад, — говорит Миша, и глаза его сияют, а лицо становится счастливым и глупым. — Ты знаешь, вчера я говорил с Зондербергом, тем, с вахты, который допрашивал меня в первый раз, когда Клавдия и Мартин сбежали. Он тогда спросил, есть ли у меня заграничный паспорт, а я ответил — нет, и он сказал, что теперь у всех могут быть паспорта. Теперь я тоже хочу получить заграничный паспорт, я ему вчера сказал, как можно скорее, и визу в Советский Союз. Визу мне без задержки дадут в Генеральном консульстве в Берлине, сказал Зондерберг, туристскую визу на три
— Да, да, ну и?
— И Виланд сказал, что он будет просить за меня в консульстве, даже если вид на жительство придется получать в Москве. Но мне можно спокойно ехать и с визой на три месяца, в конце концов, мой отец был офицером Красной Армии, я наполовину русский, это же выяснила Штази!
— Вот видишь, для чего может пригодиться Штази, — говорит Лева.
— Да. И я возьму с собой все чертежи, может быть, у вас я найду людей, которых заинтересует мое изобретение.
— Наверняка, Миша, наверняка.
— Я еще получу немного денег от «Кло-о-форм верке» согласно договору, если они приберут к рукам мой магазин и землю. Есть огромные преимущества, если ты совсем один, — ничто не держит, мне действительно надо отсюда уезжать, у меня дурное предчувствие. Ты знаешь сказку о бременских музыкантах?
— Только мультик видел.
— Тогда слушай, — говорит Миша. — Жил-был старый осел, много лет таскавший тяжелые мешки, и вот он стал старым и слабым и начал замечать, что хозяин его подумывает о том, как бы избавиться от едока, то есть его убить. Осел, желая спастись, отправляется в Бремен, потому что думает, что там он сможет стать городским музыкантом. Вскоре он встречает охотничьего пса, который лежит на обочине дороги едва живой. Тот рассказывает ослу, что он не может больше прыгать и охотиться и что его хозяин хотел его убить, потому-то он и сбежал. А осел говорит псу, мол, пойдем со мной в Бремен и станем там городскими музыкантами, и они идут дальше. Осел говорит, что он будет играть на лютне, а пес — на барабане. Потом они встречают кошку. У нее такой грустный вид, будто три дня шел дождь, и она говорит: «Из-за того, что я состарилась и мои зубы не так остры, я теперь чаще сижу за печкой и мурлычу, чем ловлю мышей, поэтому моя хозяйка решила меня утопить. Я еле успела удрать, но не знаю, что делать дальше!» Осел и пес позвали ее в Бремен. «Ты ведь знаешь толк в ночных песнях, так что ты тоже можешь стать в городе музыкантом.» И вот кошка тоже идет вместе с ними. Они проходят мимо крестьянского двора. Там на воротах сидит петух и горланит изо всех сил. Он говорит: «Я предсказывал хорошую погоду, чтобы, когда наша любимая хозяйка постирает рубашки, она могла их высушить, но…» Я могу рассказать всю сказку до конца, Лева. Она произвела на меня большое впечатление! «…но, — говорит петух, — завтра воскресенье и придут гости, хозяйка не пожалела меня и сказала своей кухарке, что хочет завтра съесть меня в супе, и сегодня вечером мне отрубят голову. Вот я и ору во все горло, пока еще могу…» — «Да что ты, — говорит кошка, — пойдем-ка лучше, красная голова, с нами! Везде можно найти что-нибудь получше, чем смерть…»
Книга вторая
1
«…во Вселенной царит вечное будущее и прошедшее. Миллиарды звезд светят нам по ночам, и миллионы млечных путей с миллиардами звезд можно различить с Земли…»
Динамики передают голос ученого, сидящего за пультом управления Планетария и говорящего в микрофон. На поверхности огромного проекционного купола по своим расчисленным путям движутся Солнце, Луна, другие небесные тела, млечные пути и самые далекие скопления звезд, так же, как они делали это миллиарды лет назад. На куполе отображено все небо.
«…что такое несколько тысяч лет истории человечества, — продолжает голос, — что такое несколько десятков лет человеческой жизни в сравнении с миллиардами лет, необходимых, чтобы, несмотря на огромную скорость, свет последних видимых звезд мог дойти до нас?»
Миша сидит здесь, в одном из многочисленных рядов кресел, возле Ирины, красивой девушки в очках с толстыми стеклами, и оба они смотрят вверх, в бесконечность Вселенной, на движущиеся там большие и малые огни. О, как счастлив Миша! Он осторожно кладет ладонь на руку Ирины, и она не отталкивает ее, и светлячки блуждают по черному
Планетарий расположен почти в центре Москвы в зеленом массиве рядом с зоопарком. Кроме деревьев, здесь цветы и кустарники, южнее, у площади Восстания, возвышается величественное жилое здание, а остекленные крылья здания СЭВ парят в летнем небе.
Миша уже двенадцать дней в России, сегодня 17 августа 1991 года, суббота, в колхозе выходной, и Ирина поехала с Мишей в Москву показать ему многочисленные достопримечательности. После мишиного приезда из Германии они уже дважды были в столице, и Ирина заметила, как Миша был напуган, когда увидел всю эту бедность, печальных, озабоченных людей, длинные очереди перед магазинами и учреждениями, и к тому же ужасно много совершенно пьяных мужчин и женщин, опустившихся, которые просто валяются где попало, и множество нищих в грязных лохмотьях, которые сидят или лежат скорчившись, в надежде, что кто-нибудь им что-то подаст, и — это было, конечно, самым скверным, — жалкую, грязную деревню Димитровку и убогие строения колхоза, в котором работники ценой неимоверных усилий добиваются бесконечно малого.
Разумеется, Миша не сказал ни слова, он был просто счастлив оказаться, наконец, рядом с Ириной, но уже вспомнил о том, что ему сказал в Ротбухене один поляк: «Когда русские приезжают к нам в Варшаву, они думают, что мы живем в раю. Когда мы приехали в ГДР, то подумали, что попали в рай. А вы, в свою очередь, то же думали о Западе. Русским — Бог их покарал — живется действительно хуже некуда.»
Миша был готов увидеть нечто подобное, когда он приехал 5 августа, но то, что ему довелось увидеть, поразило его, и он приложил все силы, чтобы этого не заметили. Но от Ирины этого скрыть не удалось, и вот она снова и снова ездит с ним в Москву — ведь там есть и много интересного, нельзя, чтобы Миша думал, что он оказался в Седьмом кругу ада. Так человек-бассет увидел золотые купола церквей и красные кремлевские звезды, православные кресты и эмблемы с серпом и молотом, боярские палаты, помпезные сооружения сталинской эпохи и современные высотные дома из стекла и бетона, столько непривычного и противоречивого — где здесь Европа, где Азия? И стольких стариков, и дорожных рабочих, все время сидящих без дела, и стольких солдат, и маленьких школьниц, в коричневых платьицах и черных фартуках, и знакомые транспаранты с лозунгами, такими же, как в ГДР, и черные лимузины с задернутыми шторами на окнах, которые колоннами на большой скорости мчатся по городу и для которых правила дорожного движения не писаны, и, наконец, многих, многих людей, слоняющихся, просто слоняющихся без дела по улицам, трезвых или пьяных.
Однажды на центральной улице они прошли мимо женщины, которая на клочке газетной бумаги выложила на продажу: стеклянный глаз, помазок для бритья, старую бритву и латанные-перелатанные рубашки и кальсоны.
— Да, — сказала Ирина, — сколько у нас появилось бедных людей! У нас никогда еще не было такого огромного количества нищих, и алкоголь — тоже одна из самых трудных проблем. Горбачев пробовал ввести талоны на водку, а потом вынужден был снова разрешить свободную продажу…
— Я знаю, — сказал Миша удрученно, — государству нужен алкогольный налог.
— Да, это так. Кроме того, это грозило новой революцией — Советский Союз без водки, которой можно заглушить все печали и заботы, такого люди себе просто не представляют, — ответила Ирина. — Я вас не обманываю, я говорю совершенно честно: жить у нас действительно ужасно плохо. Если вы внимательно присмотритесь, то заметите, что в любом магазине стоит не просто очередь, их там всегда две.
— Действительно, — Миша заметил. — Но почему, Ирина?
— Это советская традиция — контроль и учет. Видите, например, на той стороне у булочной: в первой очереди люди терпеливо продвигаются к кассе, там они платят за хлеб и получают чек. Потом они должны встать во вторую очередь, к другому окошку, и, когда они подходят, они отдают чек и получают хлеб.
— Но это же можно было бы сделать проще!
— Конечно, можно, — говорит Ирина, — но такой порядок однажды был заведен, и никто его не меняет. Лучше, если все это вам скажу я, чем кто-нибудь другой, кто уже ни на что не надеется.
— Вы еще надеетесь, не так ли?
— Да, Миша, но эта надежда не мешает мне видеть все вокруг. Я знаю, что есть пенсионеры, зарабатывающие себе на жизнь тем, что часами стоят в очередях за других людей, у которых просто нет на это времени, потому что они должны работать. Недавно как раз у этой булочной напротив люди два дня стояли в очереди, хотя в магазине хлеба не было.