И дольше века длится день
Шрифт:
— Папика, папика! Смотри, поезд идёт! — кричал Эрмек и замолкал, удивлённый тем, что отец не откликается. И снова пытался обратить его внимание: — Папика, папика!
Суетившийся возле начальник разъезда Абилов подошёл к тем троим:
— Почтовый вагон будет в голове состава. Прошу, пройдите, пожалуйста, вперёд. Вот туда.
Все двинулись в указанную им сторону довольно быстрым шагом, поезд уже нагонял. Впереди не оглядываясь шёл кречетоглазый с портфелем, за ним, сопровождая Абуталипа, двое его широкоплечих помощников, и на некотором расстоянии от них поспешали следом Зарипа, за ней Укубала, ведя за руку Даула.
— Ты умный мальчик, Эрмек. Ты умный, да? Ты умный, ты не будешь плакать, хорошо? — бессвязно бормотал он, прижимая к себе малыша.
А поезд тем временем, замедляя ход, подкатывал к остановке. Мальчик на руках Едигея испуганно вздрогнул, когда паровоз, равняясь с ними и ещё продвигаясь несколько вперёд, с резким шумом сбросил пар и раздался пронзительный свисток кондуктора.
— Не бойся, не бойся, — сказал Едигей. — Ничего не бойся, когда я с тобой. Я всегда буду с тобой.
Поезд остановился с долгим, тяжким скрежетом, закуржавелые от изморози и снежной пыли, подслеповатые от наледи на стёклах вагоны застыли на месте. И стало тихо. Но паровоз тут же с шипением спустил пар, готовясь снова тронуться в путь. Почтовый вагон был следующим после багажного от паровоза. Окна почтового вагона были зарешечены, а двустворчатые двери располагались посередине. Двери открылись изнутри. Выглянули мужчина и женщина в форменных почтовых фуражках, в ватных штанах и телогрейках. Женщина с фонарём была, видимо, старшей. Она была грузная и широкогрудая.
— Это вы? — сказала она, держа фонарь у головы так, чтобы всех осветить. — Ждём вас. Место готово.
Первым поднялся кречетоглазый с большим портфелем.
— Ну давайте, давайте, не задерживайте! — заторопили сразу те двое.
— Я скоро вернусь! Это какое-то недоразумение! — торопливо говорил Абуталип. — Скоро вернусь, ждите!
Укубала не вытерпела. Громко зарыдала, когда Абуталип стал прощаться с детьми. Он их изо всех сил прижимал к себе, целовал и что-то говорил им, испуганным и ничего не понимающим. А паровоз был уже под парами. Всё это происходило при свете ручного фонаря. И тут раздался опять бегущий вдоль состава, как электричество, пронзительный, свербящий душу свисток.
— Ну всё, давай-давай, садись! — потащили те двое Абуталипа к ступеням вагона.
Едигей и Абуталип успели напоследок крепко обняться и замерли на секунду, понимая всё умом, сердцем, всем существом своим, прижимаясь друг к другу мокрыми щетинистыми щеками.
— Рассказывай им про море! — шепнул Абуталип.
То были его последние слова. Едигей понял. Отец просил рассказывать сыновьям про Аральское море.
— Ну хватит тут, давай, а ну давай, садись давай! — растолкали их.
Подпирая сзади плечами, те двое втолкнули Абуталипа в вагон. И тут только дошла до ребят страшная суть расставания. Они заплакали в голос, закричали:
— Папика! Папа! Папика! Папа!
И рванулся Едигей с Эрмеком на руках к вагону.
— Ты куда? Ты куда? Бог с тобой! — яростно отталкивала его в грудь женщина с фонарём, заслоняя тяжёлыми плечами проход к дверям.
Но никто не понимал в ту минуту, что Едигей готов был, если бы на то пошло, сам уехать вместо Абуталипа, чтобы по дороге придушить
— Не стойте здесь! Уходите отсюда, уходите! — орала женщина с фонарём. И пар из её крепко прокуренного рта ударил луковым духом в лицо Едигея.
Зарипа вспомнила про узелок.
— Нате, передайте, это еда! — кинула она узелок в вагон.
И двери почтового вагона захлопнулись. Всё смолкло. Паровоз дал сигнал и тронулся с места. Он пошёл, скрипуче раскручивая колёса, медленно набирая ход по морозу.
Боранлинцы невольно потянулись за отходящим поездом, идя рядом с наглухо закрытым вагоном. Первой опомнилась Укубала. Она схватила Зарипу, прижала её к груди, и не отпускала.
— Даул, не уходи! Стой, стой здесь! Держи маму за руку! — громко велела она, пересиливая перестук всё убыстряющихся, пробегающих мимо колёс.
А Едигей с Эрмеком на руках ещё пробежал по ходу поезда и, лишь когда промелькнул последний вагон, остановился. Поезд ушёл, унося с собой утихающий шум движения и рдеющие угасающие огни… Послышался последний протяжный гудок…
Едигей повернул назад. И долго не мог успокоить плачущего мальчика…
Уже дома, сидя как оглушённый у печи, он вспомнил среди ночи об Абилове. Едигей тихо поднялся, стал одеваться. Укубала сразу догадалась.
— Ты куда? — схватила она мужа. — Не тронь его, пальцем даже не смей трогать! У него жена беременная. Да и не имеешь права. Как докажешь?
— Не беспокойся, — спокойно ответил Едигей. — Я его не трону, но он должен знать, что ему лучше перебираться в другое место. Я тебе обещаю — даже волоска не упадёт с его головы. Поверь мне! — он выдернул руку и вышел из дома.
Окна Абиловых ещё светились. Значит, не спали.
Жёстко скрипя снегом по тропинке, Едигей подошёл к холодным дверям и громко постучал. Дверь открыл Абилов.
— А, Едике, заходи, заходи, — испуганно проговорил он и, бледнея, попятился назад.
Едигей молча вошёл вместе с клубами морозного пара. Остановился на пороге, прикрыл за собой дверь.
— Ты зачем осиротил этих несчастных? — сказал он, стараясь быть как можно сдержанней.
Абилов упал на колени и буквально пополз, хватаясь за полы Едигеева полушубка.
— Ей-богу, не я, Едике! Вот чтобы жене моей не разродиться! — страшно поклялся он, оборачиваясь к замершей в страхе беременной жене, и заговорил, торопясь и сбиваясь: — Ей-богу, не я, Едике. Как я мог! Это тот самый ревизор! Вспомни. Это он всё допытывался да расспрашивал, что, мол, он пишет и зачем пишет. Это он, тот ревизор. Как я мог! Вот чтобы ей не разродиться! Да я давеча у поезда не знал, куда себя деть, готов был провалиться, чтобы не видеть! Этот ревизор всё в душу лез с разговорами и всё расспрашивал обо всём, откуда мне было знать… Да если бы я знал…
— Ну ладно, — прервал его Едигей. — Встань, поговорим как люди. Вот при жене твоей. Пусть благополучно разрешится. Не об этом сейчас речь. Даже если ты и не виноват. Но ведь тебе всё равно, где жить. А нам здесь оставаться, может, до самой смерти. Так ты подумай. Наверно, стоит тебе со временем перебраться на другую работу. Это мой совет. Вот и всё. И больше к этому разговору не вернёмся. Только это и хотел сказать и больше ничего..
С тем Едигей вышел, закрыв за собой дверь.