И дольше века длится день
Шрифт:
— Товарищ лейтенант, разрешите изложить нашу просьбу, — выручая старика, обратился Длинный Эдильбай.
— Изложите, только покороче, — предупредил начальник по караулу.
— Одну минутку. Пусть присутствует при этом сын покойного. — Длинный Эдильбай обернулся в сторону Сабитжана. — Сабитжан, эй, Сабитжан, подойди сюда!
Но тот, прохаживаясь в стороне, лишь отмахнулся неприязненно:
— Договаривайтесь сами.
Длинному Эдильбаю пришлось покраснеть.
— Извините, товарищ лейтенант, он в обиде, что так получается. Это сын умершего, нашего старика Казангапа. И тут ещё зять его, вон он, в прицепе.
Зять подумал, кажется, что его требуют, и стал слезать с прицепа.
— Эти детали меня не интересуют. Излагайте суть дела, — предложил
— Хорошо.
— Коротко и по порядку.
— Хорошо. Коротко и по порядку.
Длинный Эдильбай принялся докладывать всё как есть — кто они, откуда, с какой целью и почему появились здесь. И пока он говорил, Едигей следил за лицом лейтенанта Тансыкбаева и понял, что ничего хорошего ждать им не следует. Тот стоял по ту сторону шлагбаума лишь для того, чтобы выслушать формально жалобу посторонних лиц. Едигей это понял и померк в душе. И всё, что было связано со смертью Казангапа, все его приготовления к выезду, всё то, что он сделал, чтобы убедить молодых согласиться хоронить покойника на Ана-Бейите, все его думы, всё то, в чём он видел связующую нить свою с историей сарозеков — всё это вмиг превратилось в ничто, всё это оказалось бесполезным, ничтожным перед лицом Тансыкбаева. Едигей стоял оскорблённый в лучших чувствах. Смешно и обидно было ему до слёз за трусливого Сабитжана, который вчера ещё только, запивая водку шубатом, разглагольствовал о богах, о радиоуправляемых людях, стараясь поразить боранлинцев своими познаниями, а теперь не желал и рта раскрыть! Смешно и обидно было ему за нелепо обряженного в ковровую попону с кистями Буранного Каранара — зачем и кому это надо теперь! Этот лейтенантик Тансыкбаев, не пожелавший или побоявшийся говорить на родном языке, — разве он мог оценить убранство Каранара? Смешно и обидно было Едигею за несчастного Казангапова зятя-алкоголика, который, ни капли не употребив спиртного, ехал в трясучем прицепе, чтобы быть рядом с телом покойного, а теперь подошёл и встал рядом, судя по всему, ещё надеясь, что их пропустят на кладбище. Даже за собаку свою, за рыжего пса Жолбарса, смешно и обидно было Буранному Едигею — зачем увязался он по своей доброй воле и зачем терпеливо выжидает, когда они двинутся дальше? Зачем всё это ему-то, псине? А быть может, собака-то как раз и предчувствовала, что худо будет хозяину, потому и примкнула, чтобы быть в такой час рядом. В кабинах сидели молодые парни трактористы Калибек и Жумагали — что им сказать теперь и что они должны думать после всего этого? Униженный и расстроенный Едигей, однако, явственно ощущал, как поднималась в нём волна негодования, как горячо и яростно исторгалась кровь из сердца, и, зная себя, зная, как опасно ему поддаться зову гнева, старался заглушить его в себе усилием воли. Нет, не имел он права не совладать с собой, покуда покойник лежал ещё непогребенный в прицепе. Не к лицу старому человеку возмущаться и повышать голос. Так думал он, стискивая зубы и напрягая желваки, чтобы не выдать ни словом, ни жестом того, что происходило в нём в тот час. Как и ожидал Едигей, разговор Длинного Эдильбая с начальником по караулу сразу же обернулся в безнадёжную сторону.
— Ничем не могу помочь. Въезд на территорию зоны посторонним лицам категорически воспрещён, — сказал лейтенант, выслушав Длинного Эдильбая.
— Мы не знали об этом, товарищ лейтенант. А иначе мы не приехали бы сюда. Зачем, спрашивается? А теперь, раз уж мы оказались здесь, попросите вышестоящее начальство, чтобы нам разрешили похоронить человека. Не везти же нам его обратно.
— Я уже докладывал по службе. И получил указание не допускать никого ни под каким предлогом.
— Какой же это предлог, товарищ лейтенант? — изумился Длинный Эдильбай. — Стали бы мы искать предлог. Зачем? Чего мы не видели там, в вашей зоне? Если бы не похороны, зачем бы мы стали такой путь делать?
— Я вам ещё раз объясняю, товарищ посторонний, сюда доступа нет никому.
— Что значит посторонний! — вдруг подал голос до сих пор молчавший зять-алкоголик. — Кто посторонний? Мы посторонний? — сказал он, багровея дряблым,
— Вот именно: с каких это пор? — поддержал его Длинный Эдильбай.
Стараясь не переступать некую дозволенную границу, зять-алкоголик не повысил голоса, а лишь сказал, понимая, что он плохо говорит по-русски, задерживая и выправляя слова:
— Это наш, наше сарозекский кладбищ. И мы, мы, сарозекский народ, имеем право хоронить здесь своя людей. Когда здесь хоронит очень давно Найман-Ана, никто не знал, что будет такой закрытый зон.
— Я не намерен вступать с вами в спор, — заявил на то лейтенант Тансыкбаев. — Как начальник караульной службы на данное время, я ещё раз заявляю — на территорию охраняемой зоны никакого доступа ни по каким причинам нет и не будет.
Наступило молчание. «Только бы выдержать, только бы не обругать его!» Заклиная себя, Буранный Едигей глянул мельком на небо и опять увидел того коршуна, плавно кружащего в отдалении. И опять позавидовал он этой спокойной и сильной птице. И решил, что дальше нечего испытывать судьбу, придётся убираться, не лезть же силой. И, глянув ещё раз на коршуна, Едигей сказал:
— Товарищ лейтенант, мы уйдём. Но передай, кто там у вас, генерал или ещё больше, — так нельзя! Я, как старый солдат, говорю — это неправильно.
— Что правильно, что нет — обсуждать приказ свыше я не имею права. И чтобы в дальнейшем вы знали, мне велено передать: это кладбище подлежит ликвидации.
— Ана-Бейит? — поразился Длинный Эдильбай.
— Да. Если оно так называется.
— А почему? Кому мешает это кладбище? — возмутился Длинный Эдильбай.
— Там будет новый микрорайон.
— Чудеса! — развёл руками Длинный Эдильбай. — Вам больше негде, места не хватает?
— Так предусмотрено по плану.
— Слушай, а кто твой отец? — спросил в упор Буранный Едигей лейтенанта Тансыкбаева.
Тот очень удивился:
— Это ещё зачем? Какое ваше дело?
— А такое, что не должен ты говорить нам о том, о чём должен был сказать там, где задумали уничтожить наше кладбище. Или твои отцы не умирали, или ты сам никогда не умрёшь?
— Это не имеет никакого отношения к делу.
— Хорошо, давай по делу. Тогда давай, товарищ лейтенант, кто у вас самый главный, пусть меня выслушает, я требую, чтобы разрешили мне сказать жалобу самому главному вашему начальнику. Скажи, что старый фронтовик, сарозекский житель Едигей Жангельдин хочет сказать ему пару слов.
— Этого я сделать не могу. Мне указано, как положено действовать.
— А что ты можешь? — опять вмешался зять-алкоголик. И сказал с отчаяния: — Милица на базаре и то лучше!
— Прекратите безобразие! — выпрямился, бледнея, начальник по караулу.Прекратите! Уберите этого от шлагбаума и освободите дорогу от тракторов!
Едигей и Длинный Эдильбай схватили зятя-алкоголика и потащили его прочь, к тракторам на дороге, а он продолжал кричать, оглядываясь:
— Саган жол да жетпейди, саган жер да жетпейди! Урдым сендейдин аузын! [29]
Сабитжан, который всё это время отмалчивался, мрачно прохаживаясь в стороне, тут решил проявить себя, выступив навстречу:
— Ну что? От ворот поворот! Так оно и должно было быть. Разбежались. Ана-Бейит! И только! А теперь вот как побитые собаки!
29
Тебе и дороги не хватает, тебе и земли не хватает! Плевал я на тебя!
— Это кто побитая собака? — кинулся к нему разошедшийся не на шутку зять-алкоголик. — Если есть среди нас собака, то это ты, сволочь! Какая разница — тот, что стоит там или ты? А ещё бахвалишься — я государственный человек! Да ты никакой не человек.
— А ты, пьянчуга, язык-то придержи! — крикливо пригрозил Сабитжан, чтобы слышно было и на посту. — Я бы на их месте за такие слова упёк бы тебя куда подальше, чтоб духу твоего близко не было! Какая польза обществу, уничтожать надо таких, как ты!