И дух наш молод
Шрифт:
Иван Газа, подкупавший всех, кто его знал, искренностью, живостью характера, моральной чистотой, стал для меня эталоном большевика-ленинца.
В минуты испытаний (а их на мою долю выпало немало) я часто спрашивал себя: а как бы на моем месте поступил мой учитель и друг Иван Газа?
Мне нравилось, как он говорил с людьми: просто, доверительно. Среди рабочих - свой и среди солдат - свой. И как ходил по земле - уверенно, весело. И улыбка мне его нравилась: как-то сразу располагала к себе. И глаза. О таких говорят: смелые глаза - молодцу краса. А уж смелости Ивану Газе было не занимать.
Вспоминается
– Так ему и надо!
– Гад! Прихвостень офицерский - на кого руку поднимаешь?
Я подбежал к Ивану. Хотел ему помочь, но он поднялся сам. Стоит. Лицо в крови. А - улыбается.
– Ты чего, Иван, такой веселый? - спрашиваю. - Вроде бы не с чего.
– Как это - не с чего?! Врага задел за живое. Значит, слова мои дошли. А бояться? За правое дело и умереть не страшно. Двум смертям не бывать, а одной не миновать.
Бесстрашие Газы, его презрение (другого слова не подберу!) к смерти я в полную силу оценил в дни корниловского мятежа и в разгар октябрьских боев. Но об этом позже.
А что дальше? Соотношение сил. Митинг в шрапнельном. Игнат Судаков. Заговор прессы. Не мытьем - так катаньем. Делегаты с фронтов. "Из каждого свинства можно выкроить кусочек ветчины".
И вот свершилась буржуазно-демократическая революция, царя свергли. А что будет дальше?
Много было тогда неясных вопросов, по поводу которых хотелось поспорить. Все: рабочие, солдаты - сходились на одном: надоела война, голод, нужда. Так дальше жить нельзя. А как можно и должно? Пути разрешения трудных вопросов многим и в нашем полку, и на Путиловском заводе, где мне часто приходилось бывать в те дни, и в Нарвской районной дружине виделись по-разному. Одни все еще надеялись на Временное правительство, другие считали, что следует ждать Учредительного собрания, третьи, не отрицая, что война - зло, доказывали: зло, но неизбежное. Мол, в интересах революции надо воевать до победного конца. А кое-кто из не очень сознательных твердил: на кой нам ляд все это. Не надо нам ни государства, ни войны, ни власти - живи, дескать, как хочешь.
Большинство мест в Советах, как я уже отмечал, досталось меньшевикам и эсерам{18}.
Почему? На этот вопрос точный ответ дает В. И. Ленин.
"Гигантская мелкобуржуазная волна, - писал он, - захлестнула все, подавила сознательный пролетариат не только своей численностью, но и идейно, т. е. заразила, захватила очень широкие круги рабочих мелкобуржуазными взглядами на политику"{19}.
Вот почему мелкобуржуазные массы дали этим партиям, стоявшим на реформистских, социал-шовинистических позициях, большинство в Советах.
Нужно учитывать и то, что кадровые пролетарские слои к 1917 году значительно поредели. За годы войны десятки тысяч рабочих были отправлены в действующую армию. Только с Путиловского завода ушли на войну 6
Рабочие новой формации - полукрестьяне, полупролетарии - не всегда могли сразу разобраться в том, что представляет собой Временное правительство, не могли разглядеть его контрреволюционную сущность, не могли сразу понять предательскую политику эсеров и меньшевиков.
В стране на каждом заводе, фабрике, в учреждениях, в армии много было разных политических партий - больше десятка. И каждая партия тянула за собой рабочих, солдат. Представители всех партий говорили о новом государственном строе без царя, о демократии, о свободе слова, печати. Попробуй разобраться, какая партия на деле защищает интересы трудового народа. Между партиями все острее шла борьба за влияние на массы.
Чем брали большевики? Числом? Нет. За войну (ни одну партию самодержавие не преследовало с такой жестокостью) ряды нашей партии заметно поредели. Так, на Путиловском заводе к концу марта большевиков насчитывалось всего около 800 человек. Эсеровская организация на заводе была куда многочисленней. Только за март она разбухла до 3 тысяч членов.
Несмотря на свое численное превосходство (с меньшевиками 3400 человек), соглашательские партии организационно и политически оказались гораздо слабее большевиков. В партию Ленина тянулись потомственные пролетарии, кадровые рабочие, старые и молодые, прошедшие хорошую школу классовой борьбы.
В эсеры, наоборот, шли рабочие из недавних крестьян, бывшие кустари, лавочники, принесшие с собой тяжелый груз мелкобуржуазных настроений и надежд.
Среди меньшевиков встречались и представители рабочей верхушки мастера и помощники мастеров, "указатели" (инструкторы), то есть люди, подкупленные высокой заработной платой, разными привилегиями.
На эсеровские и меньшевистские лозунги, как мотыльки, слетались мелкие собственники - кустари, извозчики и т. п., для которых работа на Путиловском заводе служила надежным укрытием от мобилизации.
Аналогичная картина наблюдалась и в армии. В партию эсеров ринулись выходцы из кулаков, зажиточной части крестьян. Публика, как правило, грамотная и горластая. В партию меньшевиков не без оглядки (как бы чего не вышло) потянулась армейская интеллигенция: писари, делопроизводители, каптенармусы, вольноопределяющиеся и часть офицеров. Помимо них самостоятельной политической силой становились и Союзы георгиевских кавалеров.
Представители этих-то трех групп, как правило, преобладали в полковых, дивизионных, корпусных и армейских комитетах, в Советах рабочих и солдатских депутатов. Большевиков в этих комитетах и Советах было еще мало. Вот каким, например, оказался состав полкового комитета Измайловского полка: эсеры унтер-офицеры Бутт, Григорьев, Потемкин, меньшевики - Кобзев, Кудряшов, Прянишников и другие. От Союза георгиевских кавалеров - прапорщик Козлов, Лузгин, от большевиков - Семенюк, Петров и я{20}. Такое соотношение сил в Советах, комитетах сохранялось в армии и на флоте примерно до августа 1917 года.