i e8c15ecf50a4a624

Unknown

Ленский расстрел еще более обострил противоречия ме­жду помещиками и буржуазией. При обсуждении запросов о ленских событиях Марков 2-й, Замысловский и др. него­довали по поводу ненасытных аппетитов промышленников. Правда, основная вина за ленскую трагедию была возло­жена на капиталистов-евреев, но тем не менее кампания велась против буржуазии в целом. «Новое время» пестрело заголовками и выражениями вроде «Зарвавшиеся монопо­листы», «Круговая кабала», «Господство монополистов, потерявших меру в своих притязаниях и не боящихся для защиты своих привилегий проливать кровь рабочих, соз­дающих им колоссальное богатство». Одновременно выра­жалось всяческое сочувствие рабочим: «несчастные рабо­чие», «каторжный труд», «жертвы биржи» и т. п.[255] Помимо

демагогии и желания свалить вину с правительства на ка­питалистов, здесь еще имело место стремление вернуться к старой, открыто полицейской политике в рабочем вопросе.

Провал рабочей политики

и Ленский расстрел, в связи с общим провалом третьеиюньского курса, привели к уси­лению противоречий в самом правительственном лагере, разочарованию в союзе с буржуазией. Весьма симптоматич­ной была в этом отношении статья Меньшикова под заго­ловком «Экзамен В, Н, Коковцова», опубликованная спу­стя три дня после Ленского расстрела. Она была посвяще­на речам Коковцова и Крестовникова, которыми они об­менялись в Московском биржевом комитете, «Обе речи,— писал Меньшиков,— явились как бы громкими деклара­циями двух союзных лагерей перед новой парламентской кампанией: правительства и капитала,,,» «Как все это, согласитесь,—сетовал автор,—не похоже на добрые ста­рые времена торжественных выездов начальства в Москву! Невольно спрашиваешь, куда девалось господствующее со­словие в России — дворянство?» «Купцы решительно вы­ступают в роли древних дворян, они требуют себе приви­легий во имя бесспорных государственных и всенародных интересов, А дворянство,., добровольно обрекает себя на чисто служебную, наемническую роль,,,» Коковцов выдер­жал экзамен у биржевиков «на двенадцать баллов»[256].

Итак, царизм не сумел решить рабочий вопрос в третье- июньский период. Причиной этого была общая револю­ционная ситуация, углублявшаяся с каждым днем. Тем не менее оказалась к этому способна русская буржуазия, у которой всегда узкоклассовый, корыстный интерес прева­лировал над ее общеклассовыми интересами.

ВТОРОЙ

«МИНИСТЕРСКИЙ» КРИЗИС

Обострение противоречий внутри третьеиюньского блока.

Обострение противоречий между царизмом и буржуазией во второй половине существования III Думы целиком определялось начавшимся в стране новым революционным подъемом. Отражением безостановочного левения страны был усилившийся процесс «левения» буржуазии, в том числе и октябристской, самой трусливой и косной.

Накануне открытия третьей сессии орган октябристов писал: «Момент[257] серьезен... слово теперь за правительст­вом...» Перечислив первоочередные «реформы», которые все еще ждали своего осуществления, газета вопрошала: «Готово ли на это правительство?... Скоро, наконец, выяс­нится окончательно: ...будет ли обновляющая деятельность Г. Думы идти в сотрудничестве с правительством или вопреки ему?»¹

Всячески распинаясь перед Столыпиным и по-преж­нему связывая с ним свою судьбу и надежды, октябристы в то же время стали все чаще выражать недовольство пре­мьером за его перманентную капитуляцию перед «темными силами» — камарильей и правыми Государственного сове­та. «И в Думе и вне Думы,—говорилось в передовой,

озаглавленной «Попутчики?»,— представители Союза 17 ок­тября, отдавая должное личным качествам П. А. Столы­пина, неуклонно указывали на многие ошибки правитель­ственного курса, страдающего раньше всего недостаточной определенностью». Причина этого кроется «в чрезмерной подверженности закулисным влияниям» [258].

Однако основным объектом своей критики октябристы сделали Государственный совет. Деятельность его оцени­валась как «систематическое отрицание всего принятого Думой курса». «Мы должны, конечно, признать,— говори лось в другой передовой,— что общий итог законодатель­ной работы за истекшие 27г года крайне ничтожен. Но в этом виновата уже не Дума. Ее работа встречает система­тическое противодействие в Г. Совете, на деятельность которого реакционная группа оказывает почти решающее влияние» [259].

Оппозиционные ноты зазвучали явно сильнее, по срав­нению с прежними годами, при обсуждении сметы Мини­стерства внутренних дел на третьей сессии. Центральным моментом явилась речь Маклакова, выразившая тревогу всего либерально-буржуазного лагеря.

Если революция, заявил Маклаков, «экзамен обществу, то реакция экзамен правительству». Общество, осудил по-веховски революцию Маклаков, экзамена не выдержа­ло. Но не выдержала экзамена и реакция. Одно время «явилась надежда, что перед нами дальновидное правитель­ство, правительство, которое, подобно историческим усми­рителям революции, понимает, что задача мудрой реакции есть осуществление всего, что было здорового в револю­ции...». В этой надежде, делал дальше оратор весьма цен­ное признание, «общество» наградило правительство «та­кой моральной поддержкой, таким доверием, таким сочув­ствием, которыми... ни одного представителя власти не наделяло» [260]. Но вместо того чтобы сотрудничать с «новым строем», правительство ведет себя как «худший враг» этого «нового строя». «Почему,—

с недоумением задавал вопрос Маклаков,— оно ведет себя так, что при его управлении новый государственный строй становится не источником силы, а источником слабости для государства?» Прави­тельство должно понимать, что «при такой системе управ­ления оно на свою голову допускает существование и пред­ставительного строя и представительных учреждений». «Трагизм заключается в том, что при той системе управ­ления, которой следует министерство, для этой системы управления новый строй, Дума, есть источник слабости, а не силы». Причем Дума, которая делала и делает все, что от нее требует правительство. «Ведь третья Государствен­ная Дума,— говорил кадетский оратор,— пришла дать правительству все то, что от нее требовали. Оно требовало осуждения террора — она осудила террор, не затронувши ни одним словом террора правительственного; от нее тре­бовали утверждения аграрных законов — она утвердила; она принялась за воссоздание военной мощи России — как раз то, чего тоже от нее требовало правительство» [261].

В том же духе выступил и прогрессист Н. Н. Львов. Правительство, заявил он, отказавшись от осуществления манифеста 17 октября, «восстановило всех против себя и не имеет никого на своей стороне». Его политика пагубно отразилась и на авторитете Думы: «Дума падает в своем авторитете... Правительство, преследуя и угнетая общество, сокрушает и Государственную Думу». В результате «начи­нается скрытая, затаенная гражданская война, война, которая делает непримиримыми отношения к правительст­ву... Рождается вновь та неумолимая ненависть, которая составляет весь ужас нашего положения, и я боюсь, что, идя таким путем, мы вновь придем, мы вновь вернемся к тому кровавому кошмару, который погубит будущее Рос­сии» [262].

Позиция «центра» была изложена Гучковым. Уже са­мый факт его выступления, по мысли октябристов, должен был подчеркнуть как серьезность наступившего момента, так и серьезность заявления, делаемого их лидером. Гуч­ков начал с ценного признания: «Мы (октябристы.— Л, Л.),— заявил он,— и в стране и здесь чувствуем себя по некоторым вопросам несколько изолированными...» Да­лее его речь сводилась к обычному октябристскому тезису, гласящему, что, поскольку «действительно наступило в стране успокоение и до известной степени успокоение прочное», ничто не мешает проведению «реформ». Тем не менее им чинятся серьезные препятствия «вне этой залы», в «иных законодательных инстанциях». Закончил Гучков свою речь словами: «Итак, я резюмирую эту позицию, ко­торую принимает наша фракция по отношению ко всем тем вопросам, которые дебатировались здесь по смете Министерства внутренних дел: мы, гг., ждем» [263].

Ясный и точный ответ октябристско-кадетские либера­лы получили от Маркова 2-го, предпочитавшего всегда ставить точку над «Ь>. «Возражать,—издевался он над «оппозиционерами»,—против пожеланий благих не сле­дует: отчего не выражать из года в год своих пожеланий, хотя все-таки из этих пожеланий в общем никакого прак­тического результата не получается». «...Желания Думы не могут и не должны быть обязательны для правительст­ва». На основной вопрос — наступило «успокоение» или нет — Марков отвечал следующим образом. Нас уверяют, что в стране наступило «успокоение». Это ошибка: поли­тические «метеорологи» судят «по чисто внешним призна­кам». Конечно, теперь «сушь и тишь», но не надо забывать, что «сушь и тишь бывает обыкновенно перед бурей». Сейчас не стреляют, но между стрельбой и полным благо­получием «есть целый ряд градационных положений. Вот мы и находимся в одном из таких переходных положений», когда «русскому государству угрожают большие опасно­сти», и поэтому «охранять государство необходимо так, как это и делает теперешнее правительство» [264]. Эти слова Мар­кова служат великолепной иллюстрацией к ленинскому положению, что страна и в годы столыпинской реакции переживала не конституционный, а революционный кризис, сохранялась объективная революционная ситуация.

О мере «оппозиционной» решимости думских либералов можно судить хотя бы по тому, что не только октябристы, но и прогрессисты проголосовали за смету Министерства внутренних дел. Только кадеты проголосовали против, как они это сделали еще в прошлом году. Но поставить вопрос об отвержении бюджета в целом кадеты не помышляли.

Очередным оппозиционным выпадом октябристов была речь Гучкова по избрании его председателем Думы в марте

1910 г. Ее пафос заключался в следующих словах: «Мы часто жалуемся,— говорил октябристский лидер,— на раз­личные внешние препятствия, тормозящие нашу работу или искажающие ее конечные результаты. Мы не должны закрывать на них глаза; с ними нам приходится считаться, а может, придется и сосчитаться» [265]. Таким образом, терпе­ливое «мы ждем» было заменено угрозой «сосчитаться». Всю очевидную смехотворность этой угрозы немедленно разоблачила газета Рябушинского. «Сосчитаться — пре­красно! — иронически восклицала газета. — Но с кем и когда? А главное, какими средствами?» [266][267].