И это все о нем
Шрифт:
Прохоров забавно выпятил нижнюю губу и быстро спросил:
— Однажды в присутствии Андрея Лузгина вы назвали Анну Лукьяненок, любви которой домогались, проституткой. Так это или не так? Я к вам обращаюсь, Юрий Сергеевич. Да или нет?
Теперь Прохорову приходилось держать в поле зрения сразу двух человек — технорука и мастера.
— Так это или не так?
Мастер Гасилов бросил на технорука вопросительный взгляд, а сам технорук, продолжавший смотреть в окно, заметно побледнел, однако не сделал ни одного движения.
«Гасилов знает об Анне Лукьяненок», —
— Да или нет, гражданин Петухов?
— Да, — резко и злобно ответил технорук.
— Так кто же из вас проститутка? Анна, отказавшая вам, или вы?
Парторг Голубинь разложил веером на столе три цветных карандаша, движения пальцев были спокойными, но левая бровь нервно приподнялась. Поэтому Прохоров сделал длинную успокоительную паузу, потом вздохнул и сказал:
— Вы, наверное, больной человек, Петухов, и с вами полагается говорить осторожно… Простите меня за прокурорский тон!
Прохоров действительно так обозлился, что потерял ощущение реальной обстановки. «Мало меня били! — сердито подумал он о себе. — Увлекаюсь, как мальчишка, и хвастлив, как мальчишка…»
— Вы определенно больны, Петухов! — тихо и спокойно сказал Прохоров. — У Джека Лондона есть рассказ «Любовь к жизни». Если не читали, прочтите… Герой этого рассказа, пройдя через огонь и медные трубы, на спасшем его корабле ворует и прячет галеты, чтобы наперед не случилось голода. Он набивал галетами матрац, прятал их под подушку… Рассказ кончается фразой: «Скоро это все прошло…» Кончайте и вы копить галеты! Наш народ сейчас хорошо ест. Какого же дьявола вы…
Прохоров не закончил фразу, так как инженер Сухов, спрыгнув с подоконника, щелкнул языком, выбросил вперед и вверх ораторско-философским жестом руку. Он не заговорил, а так горячо и громко закричал, словно в кабинете нескончаемо долго спорили.
— Во! Святая правда! — восторженно завопил Сухов. — Когда я сопоставлял параметры будущей трелевочной машины с параметрами водителя, то расчеты показали одну прелюбо-о-опытнейшую деталь. Прелюбопытнейшую!
В кабинете на полу ничего лишнего не было, никаких деталей, чурбаков, железных листов, и инженер забегал по кабинету освобожденной веселой рысью.
— Прелюбо-о-опытнейшую деталь я обнаружил, товарищи! — по своему обыкновению орал Сухов. — Усредненный вес сосновского тракториста ныне превышает тот вес, который считался предельным в пятидесятые годы… Вы же понимаете, что я не могу конструировать трактор, не зная среднего веса и среднего роста водителя! — Он изумленно округлил глаза. — Я не могу, не могу без этого, товарищи!.. И вот обнаруживается, что вес усредненного сосновского тракториста на четы-ыре килограмма превышает вес того же усредненного тракториста в пятидесятые годы. Четыре лишних килограмма! А кондиционер воздуха, который для машины обязателен, должен весить не больше одиннадцати килограммов. Каково?! А?
Бегающий по кабинету
— Как быть? Что делать? Я бегу к местному врачу Столетовой, усаживаю ее против себя и начинаю выяснять, отчего средний вес тракториста так резко увеличился… И что вы думаете?! Тракторист, оказывается, пе-ре-кормлен! Врач Столетова сказала, что…
Внезапно, словно он наткнулся на стенку, Сухов остановился, опустив руки, пораженно посмотрел на Прохорова и, обнаружив на лице Прохорова то, что искал, зябко повел плечами.
— Насколько я понимаю, местный врач Столетова — это, видимо, родственница Евгения Столетова? — неуверенно проговорил он. — Скажите, пожалуйста, они однофамильцы или родня? Кто она? Тетка, сестра или… или мать Евгения Столетова? Не однофамилец?
— Мать! — сказал Прохоров. — Мать!
Инженер Сухов, траурно опустив голову, вернулся почти на цыпочках к своему насиженному подоконнику, но не сел, а остановился и обернулся к Петухову. Он смотрел на технорука точно такими же удивленными глазами, как смотрел на капитана Прохорова несколько секунд назад, когда узнал, что местный врач Столетова — мать погибшего тракториста.
Удивленное молчание длилось довольно долго, потом Сухов сказал:
— По Малинину и Буренину получается, что вы, Петухов, косвенный соучастник гибели Евгения Столетова… А?!
— Как и вы, товарищ Сухов! — прозвучал в тишине голос Прохорова. — Как и вы!
И наступила такая тревожная тишина, в которой было невозможно следить за тем, как черная зловещая туча поглощает остатки света и тепла.
Если полчаса назад солнце еще давало знать о себе похожими на пожар лохматыми космами, то теперь оно скрывалось совсем, и сделалось так темно, как бывает при солнечном затмении.
— А ведь это только начало, Павел Игоревич! — сказал Прохоров, когда инженер осторожно примостился на краешек подоконника. — Это только самое-самое начало…
Прохоров пересел на валик дерматинового, грандиозно большого дивана, произведенного на свет в конце сороковых или в начале пятидесятых годов.
— Так как суда по делу Столетова не будет, — монотонно проговорил он, — то мне необходимо сообщить присутствующим те детали дела Столетова, которые в случае судебного разбирательства вошли бы в частное определение…
Прохоров успел заметить, что Гасилов опять бросил на Петухова взгляд, которого технорук не пожелал заметить. Да и вообще, за все это время Петухов не только ни разу не посмотрел на Гасилова, а, напротив, вел себя так, словно мастера в кабинете не было.
— Итак, начинаю, — неохотно и вяло произнес Прохоров. — Гасилов Петр Петрович, русский, социальное положение… — Прохоров замолк и вопросительно посмотрел на Гасилова. — Социальное положение требует специального исследования, — неохотно признался он. — Поэтому не удивляйтесь, что я буду пользоваться мыслями и определениями покойного Евгения Столетова.