И грянул град
Шрифт:
– - Я не случайно поначалу скрывал от родных и знакомых истинные причины моего пребывания за границей, говорил, что был в рабстве... Потом, когда всё-таки всё вскрылось... я в глазах родни был чуть ли не опозорен. Точнее "опозорен" -- не то слово... Ну, в общем, меня осудили.
– - Осудили? За что?
– - За то, что я поставил для себя Родину выше спокойствия и счастья родных, выше собственного благополучия и карьеры. Меня потом мать отчитывала: мол, какой я инка, инки много работают, инки у всех на виду, а я шатался не пойми где и не пойми зачем... Ну, то есть, я не прав, потому что вместо того, чтобы думать о собственной выгоде, наоборот, жертвовал всем... Но если люди не готовы жертвовать собой
– - Так ты думаешь, дело в этом? А почему так?
– - Не знаю. Я изучал звёзды, а не науку о мудром государственном устройстве, впрочем, даже те, кто изучал это, едва ли что смогут ответить.
– - Иными словами, ты думаешь, что наша беда -- в трусости? А ведь ты прав. Если бы носящие льяуту согласились тогда на изоляцию от всего мира, ничего бы этого не случилось. Да, лично я изоляции не боялся, но большинство носящих льяуту боялись этого шага, и вот результат -- они мертвы. Великий Манко говорил, что только наши собственные ошибки способны погубить нас.
– - Знаешь, Асеро, а я не считаю тебя виновным в чём бы то ни было. Всё равно это всё случилось бы раньше или позже. Я понял это, когда моя мать и мои братья осудили меня. А ты... что мог сделать ты, чтобы люди думали не о себе и своих личных делах, а обо всей стране в целом?
– - Может, и так. Однако доля моей вины тут всё-таки есть. Не углядел. Дело не только в личных делах. Тревожные звоночки были заметны ещё во время войны с каньяри. Когда те начали громить кечуа, наши люди поначалу даже не сопротивлялись почти. Нет, конечно, когда вооружённые до зубов отморозки врывались в селение, то их жертвы пытались защититься, но заранее к обороне не готовился никто, так что эти отчаянные попытки почти не помогали. А не готовились ни к чему такому заранее потому, что были уверены -- "стоит быть хорошими, и тебя пощадят".
– - Именно так и рассуждала моя родня, -- угрюмо согласился Уайн.
– - Мы старались воспитать "хороших людей", и теперь пожинаем плоды своего воспитания, -- сказал Асеро с горькой иронией.
– - Ведь у хорошего человека даже сама мысль о насилии вызывает отвращение. А если даже мысли об этом отвратительны, как заранее готовиться к обороне от подонков? А если не пускать в свой ум даже мысли об этом, то и опасности не видишь... Конечно, была служба безопасности, но много ли она может, если простые люди не бдительны и ей не доверяют? Ведь почему к тебе твои соседи отвращение испытывают -- знают, что ты должен был в Испании к насилию прибегать, ну был к этому готов, во всяком случае.
– - Да, я хоть и не убивал, в Испании, не будучи дворянином, шпагой не помашешь, но кое-кого хотел бы убить, если бы смог. Впрочем, твои недоброжелатели и тебя упрекают в том же самом. Я не о прямых врагах сейчас. Но, вращаясь в среде эмигрантов, а также познакомившись с иными испанцами, я понимаю, что они про тебя думают. Вот им было по-обывательски непонятно, как можно убить своего родственника. Нет, они понимают, что люди у власти такое делают, но объясняют это лишь твоей кровожадностью и властолюбием. Зачем, мол, власть? Чтобы насытить властолюбие, чтобы наслаждать роскошью, чтобы женщин можно было иметь без помех... Отсюда они так уверены в мерзких оргиях, которые ты якобы устраиваешь, мол, кровожадный властолюбец должен вести себя именно так. Если человек сам в глубине души думает, что если бы у него была власть, он бы её именно так использовал, то он даже представить себе не может, что бывает по-другому. Что труд и творчество могут быть куда привлекательнее вкусных блюд и голых баб. Но те, кто поверил в такую клевету на тебя теперь... есть среди них и такие, но у нас просто привыкли
– - Кто знает, как долго это будет? Не знаю, как жить теперь с этим клеймом. Может, мне лучше скрыться от позора и остаток своих дней провести под чужим именем? Конечно, я не собираюсь запираться в глуши, с врагами я буду сражаться, но как простой воин, раз как "государя" меня народ больше не признает. Можно ведь жить и просто человеком...
– - Не отчаивайся, Государь. Думаю, что в наших силах вернуть тебе доброе имя, хотя пока тебе и в самом деле лучше скрываться. Но мы всё сделаем, чтобы спасти твою честь!
Слабая улыбка озарила лицо Асеро. Говоря на кечуа, можно было употребить только одно из двух "мы", одно из которых включало адресата, а другое напрочь исключало. Так вот Уайн употребил то, которое включало, тем самым подчеркнув своё доверие.
– - Значит, веришь в меня?
– - Отчего не верить? Телесно ты скоро отправишься, а в твоей силе духа я не сомневался никогда.
– - И всё-таки после пыток я уже не тот человек, что прежде. Это было слишком унизительно, чтобы пройти бесследно. Я понимаю, что никогда уже не буду прежним Асеро, а каким я буду теперь -- я и сам ещё не знаю.
– - Это всё потому, что в глубине души ты боишься, что тебя этим попрекнут. А ты просто не рассказывай подробностей никому на свете, и можешь быть спокоен. Вот, например, подробности того, что сделали со мной в Испании, даже моя жена не знает. Конечно, кое о чём она могла догадаться по шрамам, но рассказывать я ей не рассказывал ничего. Чем меньше людей знает подробности того, что творилось в замке Инти, тем лучше.
– - Но о том унижении, которое было со мной на площади, знают все.
– - Унижение тебе легко простят, как простили Манко. Ведь не могли же испанцы представить себе, что после сидения на цепи и всех пощёчин он сможет встать во главе восстания! Для них это была бессмыслица. Так что сейчас важно твою честь от клеветы отмыть, но пока этого не произошло, перед народом и в самом деле появляться рискованно. Нужно, чтобы тебе могли доверять. Вот в моём родном айлью мне не доверяли. Потому я не мог организовать оборону. Вот наш старейшина -- он мог бы, если бы захотел. Но он не захотел... и поплатился жизнью. Но, в конце концов, войны не миновать, не вечно же по сараям прятаться. А сейчас тебе лучше подумать о чём-нибудь более близком. А ещё лучше поспать пока можешь, завтра тебя переносить будем, спать будет сложнее.
На следующий день были хлопоты, связанные с транспортировкой. С утра Асеро ещё раз осмотрел лекарь, после чего признал его состояние удовлетворительным. Ушибы и отёки спали, насмерть ничего не отбито, и вообще его состояние было призвано настолько удовлетворительным, что нести его в паланкине вполне можно. После чего Целебный Бальзам сказал, что хотел бы пока поискать некоторых трав на опушке леса, которые выше не растут, а могут понадобиться. Инти согласно кивнул, тем более что посовещаться лучше без него. Когда лекарь ушёл, Инти сказал своим людям:
– - Я вижу наши дальнейшие действия так. Сегодня мы собираем всё полезное, что может быть в замке, и часть людей едут с грузом и лошадьми наверх. Четверо с одним только оружием несут паланкин. Потом, когда лишние лошади и груз мы положим в хижине, остальные едут вниз меняться с носильщиками местами. Нас как раз восемь, людей хватает. У кого-то есть возражения против такого плана?
– - У меня есть, -- сказал Ворон.
– - Я не буду нести паланкин с больным, пока он своё имя не назовёт. Если его состояние удовлетворительное, то имя он назвать может. Конечно, если он носящий льяуту, то я нести его согласен, в противном случае зачем оказывать такие почести?