… и компания
Шрифт:
– Но ведет себя прекрасно. Взгляните, какова выдержка, просто позавидуешь.
«Хо-хон, хо-хон…»
– Экое несчастье!
– Скажите, пожалуйста, господин капитан, упорно говорят, что сторож…
– А я что могу знать? Сено было сыровато и слежалось. Сначала, должно быть, тлело потихоньку. Этот сторож просто разбойник. Если бы о пожаре сообщили хотя бы получасом раньше, два ведра воды – и все в порядке.
Вдруг Лорилье резко отступил, и собеседники невольно оглянулись. В двух шагах от них, в упор глядя на капитана, высилась огромная фигура, почти призрачная в своей неподвижности. На лице читался страх, презрение и вызов. Красноватые отсветы пламени пробегали по налитым кровью глазам, полуприкрытым тяжелыми складками припухших
Капитан сухо поклонился. Не спуская с офицера своих совиных глаз и даже не ответив на его поклон, Ипполит грузно прошел мимо него в сопровождении Миртиля.
– Отвратительный старик, – пробормотал капитан.
– Да, – довольно вяло поддакнул Лорилье, – но этим эльзасцам пальца в рот не клади.
В эту минуту Жозеф в пятый раз выбрался из пламени. Перед тем как он вошел в огонь, его облили водой, и сейчас плащ дымился у него на спине. Он легко нес на руках пять огромных конторских книг, обгорелые углы которых крошились и шипели.
К нему бросились, сорвали с него плащ и полотенца. На толпу глянуло неживое лицо. Стоящие впереди решили, что он обгорел, кое-кто с криком отвернулся. До слуха проходившего мимо Ипполита донеслись слова:
– Бедный господин Зимлер! Ай, ай, ай!
Толпа расступилась, и старик заметил приземистую почерневшую фигуру сына, прикрывавшего лицо обеими руками. Отец хорошо знал эти пухлые белые руки, – он узнал бы их издали, даже в темноте; по в свете пожара он увидел две сморщенные, высохшие кисти, как будто съеденные йодом.
В эту самую минуту чья-то высокая фигура пересекла образовавшуюся пустоту. Бежавший перепрыгивал на ходу через лужи и дымящиеся головни. Это был Гектор Лефомбер.
– Зимлер! Дорогой мой, мой дорогой друг!
Но тут Ипполит, заглушая шум толпы, испустил нечеловеческий рев и бросился вперед так быстро, как только позволили подагрические ноги. Жозеф отнял от лица руки и протянул их к отцу, пытаясь улыбнуться. Лицо его было в медно-красных ожогах и полосках сажи. Заметив Ипполита, почувствовав дружеское прикосновение руки Гектора, увидев приближающегося капитана и черные одежды официальных лиц, Жозеф понял, что ему хочется только одного: любой ценой избежать любых проявлений чувств.
Не примечательно ли, что промышленник, призывая своих рабочих к труду, избрал себе в качестве сигнала безрадостный вой фабричного гудка?
На следующее утро гудок фабрики Зимлеров с обычной беспощадностью и наглой властностью возвестил опаздывающим, что ворота уже закрыты.
Над станками замигали желтые огоньки ламп. Ноябрьское утро не стало от того ни теплее, ни приветливее. Гийом, как всегда, стоял на своем посту у входа. Ипполит уже прошел в ткацкую мастерскую, Миртиль – в прядильную. Ничто не изменилось в Вандевре со вчерашнего дня, разве только умолк жалобный вопль одного из многих гудков, и триста рабочих, проснувшись, по привычке, до рассвета, мучительно думали, где им добыть себе на сегодняшний и последующие дни хлеб насущный.
Часов в десять к Зимлерам явился посланный и вручил Ипполиту объемистую папку с четырьмя металлическими застежками, припечатанную огромной сургучной печатью. К посылке было приложено письмо. Господин Ипполит в это время прохаживался, сопровождаемый Зеллером, среди станков, в самом отвратительном настроении, в каком-либо когда-либо видели его рабочие. Он взял письмо, молча уставился на ливрею слуги, повертел конверт в пальцах, направился к конторе, заперся и прочел следующее послание:
«Уважаемый господин Зимлер.
Надеюсь, Вы простите, что я ограничиваюсь немногими словами для выражения чувства глубочайшей признательности, и не взыщете, что я не явился выразить ее лично.
Но дело в том, что мое присутствие необходимо на развалинах, которые еще вчера были моей фабрикой.
Без Вашей помощи и без самоотверженности Вашего сына я окончательно разорился бы. Я был бы недостоин знамения, ниспосланного мне вчера, если бы не
Сложившиеся обстоятельства вынуждают меня обратиться к Вам с просьбой оказать мне незамедлительно вторую услугу, не менее важную, чем та, которую Вы мне уже оказали.
Работа на моей фабрике прекратилась, надо полагать, на довольно продолжительный срок, возможно больше чем на год. Семьсот штук сукна, готового к отправке, сгорели. Заказы моих клиентов могут остаться невыполненными.
В этих условиях я сочту себя вдвойне обязанным Вам, если Вы согласитесь, конечно в меру Ваших возможностей, которые мне не известны, – причем, само собой разумеется, я не связываю Вас никакими обязательствами и не ставлю Вам никаких условий, – полностью заменить меня в выполнении заказов, приостановленных вчерашним бедствием.
Желая облегчить Вам ответ, я взял на себя смелость приложить к этому письму папку образцов, а также список договоров плюс исчерпывающие сведения по каждому из них, какие нам удалось установить по книгам, спасенным Вашим сыном.
В случае Вашего согласия я постараюсь заручиться и согласием моих клиентов, поскольку безукоризненное качество Ваших изделий хорошо известно.
Остаюсь…» и прочее,
– Миртиль! Позовите ко мне немедленно господина Миртиля!
От поднявшегося хлопанья дверей на всей фабрике задрожали стекла.
Братья долго сидели, склонившись над письмом, написанным изящным почерком господина Лефомбера. Время от времени они взглядывали друг на друга и молча качали головами. По крайней мере, лакей не мог рассказать ничего другого.
Вскоре к ним присоединился Гийом, а за ним и Жозеф, весь забинтованный (ожоги его оказались не тяжелыми). Несколько минут они не переставали красноречиво жестикулировать, а Ипполит молча выслушивал каждого, не поворачивая головы. Зеллер тем временем наблюдал, чтобы любопытствующие ткачихи не вскакивали с места.
В самый разгар совещания два незнакомца на цыпочках прошмыгнули в грохочущую ткацкую мастерскую с таким благоговейным видом, будто они вошли в молитвенный зал во время проповеди. Один из них, карлик, укутанный в серый шарф, прошептал что-то на ухо Зеллеру.
Второй, внушительной наружности, похожий на разжиревшего кабатчика, важно уперся трехэтажным подбородком в бумажный воротничок и таращил глаза, как будто только что проснулся от слишком продолжительного сна.
Зеллер осторожно заглянул в контору. Лица четырех хозяев повернулись в его сторону. Неоконченная фраза всей своей тяжестью повисла на челюсти Гийома, грозя ее вывихнуть.
Но карлик и кабатчик, который на самом деле оказался торговцем шерстью, незаметно проскользнули вслед за Зеллером. Карлик в сером шарфе низко поклонился господам Зимлерам и пояснил, разворачивая большой лист, что он явился от «Комитета помощи Бернюшонам», который…
– Давайте сюда, – прервал его Ипполит. Он схватил лист, три его родственника нагнулись над бумагой. Зеллер остался у дверей, ему хотелось видеть, что произойдет.
На листе были представлены подписи всего Вандевра. Пожертвования начинались от сорока су и доходили до восьмидесяти франков.
«Восемьдесят франков пожертвовал господин мэр и обещал еще сто – от совета мэрии», – заявил карлик. Господин Рогландр был представлен луидором, господин де Шаллери – серебряным экю, господин Булинье раскошелился на целых десять франков!
– Всякое даяние благо, – заявил карлик, который был доволен уже тем, что его сразу не выкинули за дверь. Зимлерами он заканчивал свой первый обход и, надо сказать, мало на что надеялся.
Ипполит не произнес ни слова; он исподлобья взглянул сначала направо, потом налево, как бы доводя до сведения окружающих его мужчин свое решение, затем взял ручку, которая сразу же исчезла в его необъятной лапище, и вывел дрожащим почерком, не обращая внимания на то, что тупое перо царапало бумагу и разбрызгивало чернила: