И матерь их Софья
Шрифт:
Евграфыч. Здесь русский дух, здесь Русью пахнет... Нет, Михалыч, загнул ты. Обидно конечно, но это же только закусочная. Прокофьев. Закусочная? А сколько видели, сколько слышали эти стены? Я будто воочию вижу, как в ожидании свежих лошадей здесь сидел Лермонтов. Сидел в окружении той России, которой уже никогда не будет. Гусары, мещане, крестьяне, сельские священники, титулярные советники. Менялись поколения, постоялый двор стал гостиным двором, потом трактиром, чайной, и уж после этого - закусочной... Евграфыч. Постой, Николай Михайлович, я все понимаю. Выразить не могу, но понимаю. Правильно, дух! Ты ведь не помнишь то время, а я еще застал. Ведь тогда пьянства не было: люди шли с работы, заходили в чайную, кто хотел - пил чай с баранками,
Прокофьев. ... Теперь там стоит супермаркет, где ты можешь купить бутылку водки и спокойно пойти домой, чтобы выпить ее у телевизора. Евграфыч. А еще раньше...
Прокофьев. Остановись, Евграфыч. О том, что было раньше, мы можем говорить часами. Давай лучше вспомним, что произошло совсем недавно. У нашего краеведа Белова было очень сильное желание написать гневное письмо и собрать подписи, чтобы не трогали закусочную. Все-таки памятник архитектуры. Но потом он вспомнил, что Самсонов все равно ничего не опубликует, да и Портнов нет-нет, да и подкинет денег на музей. Самсонов ждал писем от народа, приходя домой, ругался: говорил, что сейчас никому ничего не надо. А сам ничего не написал. Но сдается мне, что самый эффектный замысел был у тебя. Евграфыч. Точно. Хотел придти к закусочной и лечь под бульдозер. А потом представил, как это будет выглядеть со стороны. Глупо. И смешно. (Встает). Сейчас мы могли бы пойти туда и отметить твое возвращение... Прокофьев. Ладно. Пойду работать. Я был рад тебя увидеть, Евграфыч. Но - метла зовет. (Уходит).
Евграфыч. Русский дух, русский дух. А может, он еще у нас остался - дух этот. Я понимаю, Михалыч, ты припугнуть меня решил. (Поднимается). Нет, одним супермаркетом нас не возьмешь. (Дубу). Ты, старик, и не такое видел. А то супермаркет! (Уходя). Хотя... жалко закусочную.
Картина третья.
Тот же сквер, но в другой его части. Прокофьев вновь орудует метлой. Приближаясь к нему, идут два человека. Это Портнов и Ильин. Ильин. Смотри, Леонид Игоревич, еще метут. Через час немцы приезжают, а вы еще марафет наводите. Куда это годится?
Портнов. Тебе легко говорить. За всем приходится самому смотреть. Чуть что упустишь...
Ильин. (Перебивает). Извини, Леонид Игоревич, но это твои проблемы. Я же не рассказываю, чего мне стоило к вам этих ребят привезти. Они серьезные люди, понимаешь? Водкой и икрой здесь не обойдешься. И если кроме этого сквера вам гостей вести некуда, так вылизывайте его. Или и на это уже денег нет? Портнов. Приму к сведению, Виталий Сергеевич. (Подходят к Прокофьеву. Портнов, не поздоровавшись, обращается к нему). Давай шустрее, браток. Чтоб через десять минут здесь все блестело. Ты меня понял? (Собирается вести Ильина дальше, но вдруг оборачивается). Слушай, браток, ты новенький, что ли? Не припомню я тебя. Хотя лицо вроде знакомо... Прокофьев. Ты?!
При этих словах ушедший вперед Ильин вздрагивает и останавливается. Прокофьев. (Продолжая). Я.
Портнов. Вернулся, значит? Ты остановись, я с тобой разговариваю. Прокофьев. Так ведь через десять минут все должно блестеть.
Портнов. Ты смотри, а гонору не поубавилось. (Ильину). Виталий Сергеевич, не узнаешь? Твой знакомец. Режиссер - постановщик, япона мать. У другого не хватило бы совести вернуться туда, где людям столько горя принес, а этот... Ильин. Леонид Игоревич.
Портнов. Подожди, Виталий Сергеевич, сейчас пойдем. Только скажу этому подлецу пару ласковых. (Подходит вплотную к Прокофьеву). Слушай меня и запоминай. Даю тебе три, нет, два дня, чтобы ты из моего города убрался. Ты оценил мое великодушие, подонок? Если через два дня я узнаю... Прокофьев. (Прекращает мести). Не узнаешь.
Портнов. Вот как? И почему же? Прокофьев. (Очень спокойно и твердо). Потому что я убью тебя. Уже завтра. Портнов. (Отшатываясь). Что? Что ты сказал? Повтори. Прокофьев. Повторяю. Я убью тебя, Портнов.
Портнов. (Ильину). Виталий Сергеевич, этот тип мне угрожает. (Прокофьеву).
Портнов. (Видно, что он напуган). Я... я мэр этого города. Прокофьев. Мы все в этом мире кем-то были, Леонид Игоревич. Ты - секретарем райкома, я - порежиссерствовать успел. И то и другое - смешно... Только Господь знает, что с нами завтра будет. Как там у Бродского: входишь в спальню, вот те на: на подушке ордена.
Портнов. Не понял. Прокофьев. А что здесь понимать? Ну, если ты Бродского не понимаешь, я тебе Светлова процитирую: новые песни придумает жизнь, не надо ребята о песне тужить. Портнов. (Немного приходит в себя). Значит, песня - это я? Прокофьев. Почему только ты? И я, и вот - Виталий Сергеевич. У каждого своя песня, но рано или поздно - она заканчивается. (Вновь начинает мести). И уже другой мэр будет говорить: мой город.
Портнов. Нет, я это так не оставлю... Ильин. Оставишь. Человек отбыл в заключении пятнадцать лет и теперь имеет право жить там, где захочет. Иди, Леонид Игоревич, я поговорю с Николаем Михайловичем
– и все улажу.
Портнов. (Возмущенно). Николай Михайлович, иди... Виталий Сергеевич, почему ты... вы мне указываете? Я мэр города.
Ильин. Я знаю кто ты, а ты знаешь, почему указываю. Иди, готовься к встрече. (Портнов уходит). Здравствуйте, Николай Михайлович. Очень рад, что вы вернулись. Сегодня же позвоню жене, она очень обрадуется. Прокофьев. Здравствуйте, Виталий Сергеевич. Передавайте привет Тамаре Викторовне. А сейчас, извините, я должен работать. Ильин. Я понимаю... Буквально на днях Томочка приедет в Одуев. Театральный сезон заканчивается. Мы обычно с ней летом в Европу выбираемся, - я на пару недель больше дела не позволяют, а она там подольше задерживается. Но в этом году Томочка решила в Одуеве погостить. Надоели, говорит, все эти заграницы. Прокофьев. Понимаю.
Ильин. Да. Так вот, хорошо бы нам встретиться, посидеть... Прокофьев. Зачем?
Ильин. Мы с Томочкой действительно все эти годы очень переживали. И всегда... всегда умели помнить добро. (Более уверенным голосом). Кое-чего в жизни мы добились. Своим трудом, а Томочка - и талантом. Но без вас, Николай Михайлович... я же все понимаю. Портнова не опасайтесь. Он действительно трус. Но если захотите, я помогу вам перебраться в Москву, устроиться там. Если деньги нужны - скажите только. И вообще, метла - не для вас. Прокофьев. А по мне - в самый раз. Виталий Сергеевич, давайте раз и навсегда договоримся: вы мне ничем не обязаны, ничего не должны. Если считаете, что жизнь у вас удалась - я рад за вас. За то, что хотите помочь - спасибо. Только... я как-нибудь сам. Не обижайтесь.
Ильин. Хорошо. Но почему мы не можем просто общаться, как прежде? Если, конечно, все ваши слова о том, что вы рады за нас - искренни. Прокофьев. Ты всегда был хорошим психологом, Виталик. Я повторяю, вы мне ничем не обязаны, пятнадцать лет назад я действительно сам сделал свой выбор. А вот насчет общения... Стоит ли общаться процветающему московскому бизнесмену и народной артистке России с простым одуевским дворником? Ильин. Все-таки гложет вас обида, Николай Михайлович. Прокофьев. Без церемоний Виталий: с мэром на ты, а мне зачем "выкать"? Ильин. Да ради Бога. Могу и на "ты". Только суть от этого не меняется: "стоит ли общаться процветающему московскому бизнесмену и народной артистке России с простым одуевским дворником"... Неужели ты не понимаешь, что этими словами оскорбил нас? Хочешь, чтобы мы теперь до конца жизни с чувством вины жили? Прокофьев. Психолог... Сначала денег предложил, затем дружбу, теперь вот оскорбленного из себя строишь.