И на всех одна звезда
Шрифт:
Изумленная Лизелла посмотрела на обоих, как на безумцев: причем тут целитель?! Лечить можно только живых!
Зато у Дамира не возникло и тени сомнения. Он прыгнул прямо во дворец, решив начать с Эрнста и твердо намереваясь, если понадобиться, поставить на уши весь Светлейший Совет. Заодно, есть повод убедиться насколько они готовы исполнять Клятву — по духу и сердцу, либо только по букве непричинения вреда.
— Лиз, мою сумку! И держи наготове эликсиры.
Лизелла была уже в совершенном ужасе: Сивилл — мертв! И это неоспоримый факт! А воскрешать не умеют не только светлые, но
И вообще, если Сивилл убит, то где Ингер? И почему Дамон еще не мчится за ней?!
Быстрее и решительнее волшебницы оказалась Мелисента, в отличие от первой не мучавшаяся сомнениями. Да, страшно! Настолько страшно, что и представить не могла — она была счастливым и благополучным человеком, впервые увидевшим мертвое тело, да еще тело близкого знакомого: местами очень даже обаятельного растяпы, которого было одно удовольствие просвещать. Однако, раз мастер Фейт что-то делает, значит, знает что.
Хотел бы Дамон сказать тоже самое! Есть нечто, что не подвластно даже самым могучим магам, даже Белым и Черным лордам. В прошлый раз его попытка не только не увенчалась успехом, но если бы не Дамир, отдавший ему себя почти целиком, и не остановивший их вовремя укке Дайк, — Ингер бы осталась круглой сиротой…
Пять минут. Поданным скальпелем он распарывает пропитанную кровью рубашку и обнажает грудь юноши, чтобы даже такая тонкая преграда не мешала контакту. Ладони ложатся ровно над сердцем, словно обнимая его. Глаза сосредоточенного мага потеряли фокусировку, зрачки расширились за пределы возможного, воплощая собой путь в бездну, куда он отправился. Оставив застывшее в неподвижности тело, дух устремился за пределы этого бытия.
Как только не изображают границу между жизнью и инобытием! И светящимся тоннелем, и тончайшим хрустальным мостом, и даже судебной палатой всех когда-либо придуманных богов… Или же просто огромной ямой, бездной хаоса из которой все вышло и в которую все возвращается. Однако те, кто шагнул так далеко, чтобы с уверенностью ответить на подобные вопросы, не могут озвучить их тем, кто еще не миновал эту грань.
Все, что было вокруг, — это туман. Сплошной туман, переливающийся жемчужным опалесцирующим сиянием. Иногда он менял оттенки: темнея до синильной черноты либо светлея до бело-голубого пронзительного сияния… постепенно наливаясь до густо красного, вспыхивая оранжевым солнцем, чтобы утихнуть весенним желтым одуванчиком… перебирая все оттенки зеленого, и ровно пульсируя огромной огненно-голубой звездой. Мимо плыли густо-синие волны, бледнели, переходя в сиреневое истаивающее марево, и вспыхивая черно-фиолетовыми искрами…
Это было бы буйство красок, если бы были глаза, способные это видеть. Это была бы музыка, заставляющая кричать от боли и наслаждения, если бы было кому ее слышать…
Трудно описать движение там, где нет ни верха ни низа, ни права, ни лева, ни какой-либо тверди, ни одного ориентира… Но все же оно здесь было: напоминая слабое донное течение в вязком заболоченном затоне.
'Сивилл!!' — где нет звука — нет голоса, а воля человеческая —
'Сивилл!!!'
Возвращайся, мальчик… Либо скоро мы останемся здесь вместе…
'Сивилл!!'
Возвращайся! Как тогда я посмотрю в глаза своей дочери?!
'Сивилл?!!'
Да где же ты! Ты не мог уйти далеко!
'Сивилл?!'
Первое впечатление: нелепый, несуразный вид, разноцветная челка… и истовое желание жить. Хотя бы на зло! Запертое на сто замков сердце, и неосознанное самим желание, чтобы кто-то попробовал их снять, заглянул чуть дальше, чем обычно…
'Сивилл!'
Одна из размытых фигур уплотняется, и проступают не только общие очертания, но и черты лица.
'Куда ты идешь, дитя! Еще рано! Тебе рано уходить отсюда, ты должен жить…
Бесполезно. Тень начинает снова таять.
'Ты нужен нам!'
И тогда на лице гипсовой маски начинает пробуждаться память: сначала страх, обида… гнев и вина, растерянность и тоска… И наконец, что-то живое, осмысленное — 'Мастер?'
'Вернись! Идем со мной! Дай мне руку… Возвращайся, мальчик! Мы тебя ждем!'
Тень неуверенно потянулась навстречу, и маг не отшатнулся, хотя знал, что это значит. Именно потому, что знал, что это значит, — принимая в себя заблудшую душу и вынося ее обратно в мир.
…На широком деревянном столе тело юноши выгнулось с клокочущим хрипом. Темный маг качнулся, приникая к его губам поцелуем более глубоким, чем могут вообразить, возвращая то, что ему не принадлежало.
После чего мягко осел на пол.
— Куда?! Хочешь рядом лечь?! — окрик вернувшегося Райнарта остановил бросившуюся к магу Лизеллу.
— С ума сошла? Тебе нельзя! — Дамир возник почти одновременно с героем.
Лизелла отступила, вынужденно признавая их правоту: в ее положении каждое лишнее усилие чревато, да и Дамир изрядно застращал ее нервными описаниями, насколько трудно далось рождение Ингер. Вместо этого она, как и было сказано, занялась эликсирами, пока ее муж склонился над Сивиллом.
— Где целитель? — Райнарт поднял обмякшее тело мага, устраивая его в кресле у огня: объективно, теперь в помощи профессионала нуждался уже не только раненный Сивилл.
— Ничего, я пока его удержу. Эрнст запрашивает резолюцию Совета, — Дамир оскалился, разрываясь между желанием немедленно бросится к отцу и необходимостью позаботиться пока о Сивилле, чтобы все старания и риск Фейта не оказались напрасными.
Райнарт выругался, не стесняясь присутствия женщин, и вложил в сведенные судорогой руки чародея стакан с 'Радугой'. Усилия, потребовавшиеся от Дамона, чтобы вытащить обратно из-за грани отошедшую душу и вернуть ее в тело, оказались чрезмерными даже для лорда. Он, кажется, сам дышал едва-едва и был белее умирающего юноши, которому передал не малую часть своих сил, связывая разорванные нити между духом и его телесной оболочкой. Оглянувшись и не найдя под рукой ничего более подходящего, Райнарт взял свой забытый плащ, закутывая начавшего приходить в себя мага: того трясло так, что кресло ходило ходуном. Холод перехода никак не желал отступать перед живым пламенем.