И на земле и над землей
Шрифт:
Но кто они, молодые начала XXI века? Чего они ждут, чего хотят от литературы? Как и о чем с ними говорить?
Не зная ответов на эти вопросы, идти на встречу с ними было рискованно. Но ведь у них тоже есть вопросы, рассуждал я. Наверное, к кому-то с ними уже обращались и, возможно, не нашли понимания. И вот обращаются к писателю, и этим надо дорожить. Причем к писателю традиционно русского направления, что для меня ценно вдвойне.
И вот, наконец, я еду. Трамвай громко стучит на стыках, мотается на поворотах, так хрустит и дергается на перекрестках, словно ему ломают позвонки. Сидеть негде, все места
После того страшного дорожно-транспортного происшествия, когда бешено мчавшаяся иномарка нетрезвого водителя, как снаряд, ворвалась на автобусную остановку и смела всех, кто там находился, прошел почти год. Семерых погибших уже не раз оплакали, искалеченные стали привыкать к своим костылям и протезам, мои кости срослись тоже, хотя позвоночник еще требовал осторожности и терпения.
И я терпел. И вот ехал. Слава богу, вскоре предстояло перейти из громыхающего трамвая в автобус, что я и сделал, мысленно пожурив новенький «НефA3» за его высокий порог. Устроившись более комфортабельно и, главное, надежно, стал думать о предстоящей встрече в библиотеке. Всякие мысли, вплоть до панических, овладевали мной, когда я живо представлял себе глядящие на меня из зала глаза. Взгляды — скептические, насмешливые, равнодушные… А вот у двух девочек в больших очках — вполне доверительные, ждущие, уважительные.
Почему у двух и таких похожих, проморгавшись, спросил себя. Наверное, сестры-близнецы. Или таких там не будет? Просто привиделось такое, разве я виноват?
Когда в тесноватом вестибюле библиотеки после небольшого вступительного слова меня попросили занять место «беседчика», я совершенно не знал, о чем говорить. Зато теперь всего на расстоянии вытянутой руки видел те лица и глаза, которые рисовались мне в дороге. И взгляды те же — скептические, равнодушные, заинтересованные, ждущие. Даже таких же двух сестер-близнецов в больших очках увидел. Господи, а эти откуда тут? Проморгался, надел очки — они. Сидят рядышком, а глаза строгие-строгие, словно судить пришли.
— Мне сказали, что у вас возникли ко мне вопросы, — с трудом заговорил я. — Это интересно, и я постараюсь ответить, если они не по математике, физике, химии, в которых я ничего не смыслю…
— А если по космосу? — дурашливо вскинулся один, видимо, из скептиков.
— По космосу можно. Он все-таки попроще, чем сегодняшний человек. В сегодняшней России…
На скептика дружно зашикали и так же дружно зашептались. Только сестры-близнецы сидели по-прежнему строго, почти не мигая за своими большими очками.
— Ну, пока вы формулируете свои вопросы, я рас скажу вам сказку. Абхазскую. Я ее очень люблю…
И куда это меня вдруг понесло? — удивился я сам себе. Это же старшеклассники, какие тут сказки!
— Про Курочку Рябу? — послышался все тот же теперь уже откровенно насмешливый голос.
— Нет, немного посложнее. Вот послушайте…
И я стал рассказывать.
Знающие люди говорят, что и сейчас еще на самом берегу моря стоит древний, заметно осевший в песок, почерневший от времени дом, мимо которого проходит редко посещаемая дорога.
Она очень стара. Ни она сама, ни окрестные жители уже не помнят, сколько ей лет. Говорят — много, а это на Кавказе значит больше ста лет. Иногда много-много больше.
Услышали о ней большие медицинские светила и решили узнать секреты ее долголетия. Приехали, стали выпытывать, а она, простая душа, и говорит:
— Некогда мне, уважаемые, умирать. Вот сын вернется, я полюбуюсь им и тогда уж умру.
Оказывается, и она когда-то была молодой, статной, красивой. И дом, в котором она жила у моря, был новый, светлый, построенный для счастья. И был у нее сынишка — веселый, любознательный, подвижный. Очень они любили друг друга.
Но как-то раз в один ласковый солнечный день к их дому с гор прилетела большая красивая бабочка. Мальчик побежал следом за нею, чтобы поймать и показать матери. Однако бабочка легко уворачивалась от него и вскоре опять свернула в свои горы. Мальчик — за ней. Все дальше и дальше, все выше и выше. Наконец бабочка порхнула над пропастью, а он полетел вниз.
Очнувшись, он увидел вокруг себя лишь мрачные каменные стены глубокого горного провала и высоко-высоко над собой крохотную капельку голубого неба.
И тут мальчику очень захотелось домой, к маме. Но выбраться отсюда было невозможно, и тогда он начал проламывать себе дорогу через камень к морю. Крепок был камень, очень крепок, но и крепость камня оказалась слабее силы его любви к матери. И он работал, ломал, раздвигал горы. Работал день, год, многие-многие годы, пока совсем не потерял счет времени и пройденному пути.
Наконец, однажды он сдвинул последний камень и увидел за ним свет. Вышел из своего тоннеля и оказался на берегу моря. Неподалеку, заметно осев в песок, стоял дом — старый, почерневший от времени, чужой. В памяти его остался совсем другой дом его детства — новый, родной, полный света и счастья.
Не узнал!
На пороге дома он увидел женщину. Старую, дряхлую, чужую. Она то ли отдыхала после своих трудов, то ли дремала, то ли глядела на дорогу и кого-то ждала.
Не узнал и ее!
А женщина встрепенулась на звук его шагов, открыла глаза и, увидев незнакомого дряхлого старца с белой бородой до пояса, закрыла опять. И он прошел мимо.
Не узнали мать и сын друг друга. Целую жизнь ждали встречи, пережили множество невзгод, а встретились — не узнали.
Дом их и сейчас все еще стоит на берегу моря. Женщина и сейчас все еще смотрит на дорогу. И никто не ведет счета ее годам…
Когда сказка кончилась, я не то чтобы спросил, а скорее просто вздохнул:
— Вот и сегодняшний писатель, ища встречу с душой своих современников, проламывает к ней свои невидимые тоннели. Но узнаем ли друг друга, когда встретимся? Не разойдемся ли чужими?
…Домой я добирался тем же путем, только возле одного небольшого сквера с фонтаном вышел передохнуть. Фонтан из-за слабого напора воды еле плескался в своей полупустой чаше. Разморенные теплом, что-то чуть слышно лепетали склоненные над скамьей клены. У самых ног, совсем не боясь человека, сновали воробьи.